50
зма.ленинизма в Европе ни в коей мере не был связан с легитимацией западного общества, которое вызывало - даже своими достижениями - беспрецедентное ухудшение качества жизни. Он объясняется исключительно осознанием чудовищных преступлений, совершённых "реальным социализмом", который не только использовал террор в качестве обычного метода управления, но и обрекал на голод население своих стран, применяя нелепые методы хозяйствова-н!„>.. После всех этих десятилетий нельзя не восхищаться тем необычным феноменом, каким является способность человека защищать любую утопию невзирая на её очевидную абсурдность. Легко понять надежды верующих, связанные с религией, потому что они возлагаются на нечто, находящееся вне исторических и временных реалий. Но ожидания, основанные на идеологии, требуют удвоенной веры: нужно постоянно игнорировать окружающий мир людей, который доказывает несостоятельность идеологических построений. В конце концов, идеология есть не что иное, как длинные рассуждения, постоянно повторяемые, чтобы выдать желаемое за действительное. Там, где она не в состоянии навязать себя политическими методами, например, в Западной Европе, она существует в виде абстракции и живёт в воздушном замке, тогда как люди из крови и плоти живут своей обычной повседневной жизнью. Когда идеология располагает политическими средствами для самоутверждения, она терроризирует то, что должна была бы преобразовать, или вернее, она терроризирует, потому что не может преобразовать.
С точки зрения истории политических идей, отождествление утопии и террора представляет собой, пожалуй, самое значительное открытие XX века. История знает немало других утопий, начиная с Эвгемера, Мора и Кампанеллы. Но ни одна из них не имела политических средств для самореализации, только марксизм сделал крупномасштабную попытку воплотиться в жизнь с помощью современных технических средств, что позволяет достаточно полно оценить её результаты,
Ленин ни в коей мере не считал свою теорию утопией: "У Маркса нет и тени попыток сочинять утопии, no-пустому гадать насчёт того, чего знать нельзя. Маркс ставит вопрос о коммунизме, как естествоиспытатель поставил бы вопрос о развитии новой, скажем, биологической разновидности, раз мы знаем, что она когда-то возникла и в каком-то определённом направлении видоизменяется" (Государство иреволюции, стр. 111). Совершено очевидно, что понятие "утопий" очень субъективно, поскольку никто не может с уверенностью утверждать, что то или иное описание будущего совпадёт с действительным развитием событий. Только время всё расставляет "о ceoViM местам, только история вправе называть утопией то или иное политическое учение. Понадобились десятилетия, чтобы проя-
