Более других горячились геройски показавшие себя при Гросс-Егерсдорфе: два Петра – граф Петр Александрович Румянцев и Петр Иванович Панин и третий член их ближнего круга, недавно прибывший в действующую армию, также имевший графское достоинство, Захар Григорьевич Чернышев. Как только им удавалось сойтись вместе в палатке, в которой кто-то из них проживал, и распить бутылку-другую периодически присылаемого из родных имений вина, разговор их неизменно переходил на личность главнокомандующего.
– Да, прежний командующий, Степан Федорович Апраксин, был, думается мне, мужик неплохой… – начинал обычно первым нескончаемый спор граф Петр Румянцев. Он был самый молодой в их троице и горяч не только в действиях своих, но и отчаянный спорщик, редко соглашавшийся с чьим-то мнением.
– Откуда такие сведения? – тут же вставлял шпильку Захар Чернышев.
– Пардон, о чем ты? – сбивался с мысли Румянцев.
– Да откуда тебе известно, какой он мужик? – пояснял, громко хохоча, насмешник Чернышев.
– Ах, ты вот о чем! – еще больше смущался тот. – Ну, фигурально выражаясь, могу допустить такое выражение?
– Можешь, можешь, – лениво кивал Петр Панин, успевавший в это время осушить свой бокал, впитывая в себя вино, словно рассохшаяся в засуху земля, готовая принять любое количество выливаемой в нее влаги. Петр Иванович был флегматичен по натуре, и стоило большого труда вывести его из себя. Зато непоседа Румянцев славился своими кутежами не только в столице, но и во всех местах, где ему приходилось служить. Однако тягаться с Паниным по части выпивки не мог, а потому, зная за собой такую слабость, старался больше витийствовать, чем отхлебывать хмельной напиток.
Чернышев же, прежде несший службу при молодом дворе, вынес оттуда привычку не говорить лишнего, дабы это потом не стало достоянием посторонних людей. Но тут, среди друзей, порой позволял себе сказать такое о близких к престолу людях, что собеседники его умолкали и не сразу могли прийти в себя после услышанного. Впрочем, ничего, кроме старых сплетен, он сообщить не мог, поскольку был уже несколько лет как удален от двора матушкой-императрицей, зорко следившей за связями молодой наследной четы. Она допускала определенную фривольность в отношениях между Екатериной Алексеевной и служивших при ее муже офицерах из почтенных семейств, но ничто не могло их спасти, если после нашептывания близких подружек она вдруг решалась положить конец бурно развивавшемуся адюльтеру. Так случилось и с Захаром Григорьевичем, когда совершенно неожиданно был зачитан приказ об отправке его в действующую армию.
