– Знаю я ваши вины, – огрызнулся Апраксин, отчего голова его еще сильнее затряслась и задрожала. – Дело на понюшку, а вы раздуете так, будто там воз был, а потом доказывай, что есть медок, да засечен в медок и добыть его оттудова никак невозможно.
– Итак, продолжим. Вы, Степан Федорович, лишь отвечали на послания наследницы и никаких ей обещаний о ходе воинских баталий не давали? – снова перешел на служебный тон Шувалов.
– Отвечал, не скрываю. Чего мне скрывать, когда со всей почтой и отправлял грамоты ее касательно. И она писала не тайком, а с фельдъегерской почтой. Все чин по чину…
Шувалов снова стукнул в дверь носком сапога, и в комнату заглянул молодой парень, одетый не по-военному, а в кафтан, образец которого был знаком далеко не каждому.
– Доставай прибор, записывать будешь, – приказал ему Шувалов.
– Эх, худы, видать, мои дела, коль в десятый раз показания брать решили, – сокрушенно заявил Апраксин. – Я думал, мне, как человеку заслуженному, на слово поверят, а вы бумажной волокитой занялись. Значит, не скоро выберусь из этого дела… Пошла писать губерния…
Шувалов ничего не возразил, а терпеливо задал все положенные вопросы, хотя такие же вопросы задавали и прежние следователи по делу Апраксина, и вряд ли он мог узнать что новое. Но так требовал регламент, чтобы людей такого ранга допрашивал сам начальник Тайной канцелярии, что ему и приходилось исполнять.
Вернувшись в Петербург, он составил сжатый отчет, где особо отметил, что из показаний Апраксина следовало, что в письмах, посылаемых ему наследницей, неоднократно передавались поклоны от канцлера Александра Петровича Бестужева-Рюмина. А уж выводы на этот счет пусть делают те, кто сие документы будет читать.
Так или иначе, но, имея немалый опыт службы при дворе и вникая в разные скользкого свойства дела, он хорошо понимал: над канцлером давно нависла черная туча недоброжелательства и бесконечно долго висеть она не могла. Гроза должна была начаться рано или поздно, как только лишняя капля переполнит насыщенный влагой воздух и он прольется безудержным ливнем, остановить который будет никому не по силам.
3
Понимал это и сам Бестужев, поскольку в последние дни чувствовал – крах его близок. И дело даже не в письмах строптивой женушки наследника к Апраксину, в которых, если разобраться, никакой крамолы нет, а сплошное бабье любопытство.
Сложившиеся обстоятельства оказались во сто крат сильней бережно и продуманно выстроенной им системы, где каждый человечек, имеющий доступ ко двору, был им учтен, оценен и любой его поступок канцлер предвидел задолго до того, как тот будет совершен.
