— Да почему?!
— Потому что ты глубоко несчастный человек, Матвей Добровольский. Несчастный и одинокий. И самое печальное, что ты этого не понимаешь.
Олег Денисович протянул сложенный листок Матвею.
— Отдай это маме. Жду ее завтра. Можешь идти.
Матвей мрачно взял листок и сунул в один из многочисленных карманов куртки и вышел из кабинета, с трудом подавив в себе желание шарахнуть дверью.
На улице уже почти стемнело, кое—где зажглись фонари. Матвей брел по улице, прислушиваясь, как трещат сухие листья под его кроссовками. Он даже попрыгал на одной ноге, потом на двух, чтобы из хруста получился ритм. Раз—два, раз—два, раз—два—три… Ритмичный хруст. Или хрустящий ритм?
Стараясь не сбиться с такта, Матвей допрыгал до арки, ведущей во двор, и не успел сделать и шага внутрь, как чья—то сильная рука резко ухватила его за куртку и со всего размаху припечатала к кирпичной стене. Темная фигура нависла над ним, не давая пошевелиться.
— Трубу. Бабло. Быстро! — отрывисто проговорил хриплый голос. В нос ударило перегаром. Матвей вздрогнул от омерзения. Сердце колотилось где—то очень высоко, практически в горле. Из рук вырвали сумку, а его самого еще крепче прижали стене, стиснув грудную клетку так, что трудно стало дышать.
— Чего залип? Не врубаешься, что ли? – угрожающе произнес тот же голос.– Пушкин, переведи ему.
Матвей ощутил сильный толчок в живот.
«Это же они, те самые отморозки, которые были во дворе утром, — пронеслось в его голове. – Вот я попал!»
— Мобилу гони! И бабосы, – «перевел» гнусавый голос, который, видимо, и принадлежал тому, кого назвали Пушкиным. Перевод оказался весьма условным, но Матвей все понял с первого раза. Трудно было не понять, чего требуют грабители в темной подворотне.
Он с трудом глотнул и проблеял срывающимся голосом:
— У меня нет… телефона…
Глаза его немного привыкли к темноте, и теперь он различал три силуэта.
— Не свисти, у всех есть, — отозвался третий, самый крупный, потроша неподалеку его сумку. Содержимое уже валялось на земле, и гопник рылся в куче учебников и тетрадей. Пушкин ощупал карманы куртки и джинсов, вытащил полтинник, посветил на него фонариком, ухмыльнулся. Хриплый проделал неуловимое движение, раздался тихий щелчок, и Матвей с ужасом ощутил у своей щеки острое лезвие. Он зажмурился.
— Ну, колись, малек, куда заныкал трубу? Все равно найдем. Лучше сам отдай. И сразу побежишь домой, к мамочке.
— Нету. Дома оставил. На зарядке.
Крупный отбросил сумку, подошел и тоже прохлопал накладные карманы куртки.
