- И имя у тебя редкое, - сказал так, словно продолжал разговор и что-то уже нахваливал. Потом оказалось, что часто так разговаривает. - С сестрой похожи, она тоже красива, но какая разница!
Поняла, что он действительно видел их всех - если не во дворе, то в Грановитой-то точно, а может быть и после, может быть, даже...
"Да нет! Не может быть! Господи!"
- Ты постарайся, понравься отцу. Постарайся!
Она не поняла.
- Счас поведут тебя к отцу. Я ему уже сказал...
Она, как и все на Москве и многие на Руси, конечно же, знала, что сам государь всея Руси великий князь Иван Васильевич года уж полтора как болен, что его хватил удар, и сначала он лежал совсем не двигаясь и почти не разговаривая, но потом будто бы стал помаленьку ходить и разговаривать и сейчас, летом, да даже и зимой всякий день сидит на гульбище своих хором, дышит вольным воздухом, но ездить уж никуда не ездит даже по Москве и в свои подмосковные. Ездить ему нельзя совсем. И в церкви не может ходить. Приносили, сказывали, раза два или три на великие праздники в храм Успения на руках на особом стуле - и все. А когда еще был здоров, она девчонкой тоже не единожды его в проездах видела, но все мельком, конечно: крупнее и мощнее сына был намного, прямой, тоже горбоносый, брови вразлет, лицо орлиное, темное. Большего не углядела. Зато, как и все на Москве, наслышана была о нем выше головы, о его нраве крутом и тяжелом и черных, испепеляющих глазах. Родная матушка, ни о ком никогда не сказавшая худого слова, и та сколько раз с самым настоящим ужасом рассказывала, как трепетала и немела от его необыкновенного, будто правда чем насквозь прожигающего душу, грозового взгляда. А многие женщины и вовсе лишались чувств - она сама свидетельница. Да и мужчины, даже из самых близких ему, как говорили, боялись этого взгляда, особенно во гневе. Гневался люто, грозно и круто. Большинство только так его и звали - Грозный!
Он сидел в просторном покое боком к многоцветному окну, и на нем лежали красные, желтые и синие отсветы - на лице, на бирюзовом парчовом длинном, теплом, несмотря на лето, кафтане. Впрочем, в покое было совсем не жарко. Сидел на большом резном золоченом стуле, и в первые мгновения она увидела лишь, что теперь он не черный, а поседелый, но клоками. И густые знаменитые брови вразлет поседели. То, что он сидел криво и сильно откинувшись назад, вытянув прямую безжизненную левую ногу и такую же левую руку в алой рукавице, несмотря на лето, разглядела уже после. И что левая сторона лица перекошена - после. И что левый глаз страшновато выпучен и светится слишком большим белком.
