Шестерок поблизости не было видно и Коца направился ко входу в магазин. Мужик, продолжая прояснять суть дела, зашаркал вслед за ним:
— Подальше от лукавого, в застенок где, — он смачно высморкался и шаркнул под носом грубым рукавом плаща. — Родитель мой, еще до Отечественной, купил просторный на высоком фундаменте дом, не мазанный, из мореного дуба, досками обшитый. В нем, сказывают, жил известный казак, пущенный в расход советской властью. Сами — то мы с Поволжья, нижегородские, в бесхлебные года перебрались на юга, я ничего не помню, сосунком был. После войны хутор разбежался, кто в город, кто в станицу Раздорскую, мы вовсе на отрубе остались. Ни току, ни газу, ни радива, школа за десять верст, какая учеба. Я подрос, в скотники подался, потом в пастухи. Да…
Они вошли в торговый зал. Коца отрешенно слушал историю жизни колхозника, ясную с первого момента, на ходу прикидывая программу дальнейших действий. Он понимал, что раскрутить дремучего сдатчика будет трудно, такие мужланы оказываются самыми строптивыми. Они, не поднимаясь в рассуждениях выше своего брюха, опираются на интуицию, развитую как у зверей. Шестое чувство не часто подводит, хотя и дохода не дает. Людей в магазине было немного, Коца протолкнул колхозника к окну с решеткой, под которым стоял покалеченный стол. Мужик выдернул из-за пазухи мешковину, развернул на столешнице и поднял голову. Четыре георгиевских креста, соединенных колодкой, казалось, только что отчеканили на императорском монетном дворе. Георгий Победоносец, восседая на коне, втыкал острие копья в шкуру трехголового Змия. Знака “?” перед числами не было, это говорило о том, что солдата полным георгиевским бантом наградили до первой мировой войны. Догадку подтверждали и небольшие на конусообразных крестовинах номера. Коца взялся за край холстины, прикоснулся к сокровищу, отозвавшемуся мелодичным звоном. Кресты первой и второй степени были золотыми, третьей и четвертой степеней серебряными. И вдруг понял, что допустил ошибку, мимика на лице пастуха, не спускавшего с него глаз, переменилось не в его пользу. На нем застыла жадность. Коца опустил мешковину, натягивая одновременно маску безразличия, потрогал ногтем серебряные медали “За храбрость”, “За усердие”. Затем взял золотое кольцо, оно оказалось не обручальным, а мужской именной печаткой с буквами, с бриллиантами идеальной чистоты по ноль-три, ноль-четыре карата в местах, где друг на друга нахлестывались золотые толстенькие веревочки. Печатка брызнула разноцветными искрами от скудного солнечного света, падающего через окно. Он разглядел буквы “Е” и “В”, положенные друг на друга, как у императрицы Екатерины Второй. А может она принадлежала Евлампию Воронцову, предводителю донских казаков, был на Дону такой атаман. Перстень оказался крупноватым даже для его пальцев, не столь изящных.
