— По крайней мере ты составляешь мне компанию.
Смуглым цветом лица Барбара похожа на индианку. Сколько рас в ней смешалось, сколько национальностей? Блестящие глаза напоминают маслины. Пушистая масса волос, Барбара — хозяйка дома. Придирчивая и чистоплотная. В халате на увядающем, но все еще энергичном и крепком теле. Особенно она гордится своей грудью. Или в узких, облегающих бедра брюках на туристической фотографии в Саламанке. «Тебе не надоело общество „индианки“»? «Индианка» это был принятый между ними код. Может быть, даже намек на едва наметившееся сообщничество. В первые же дни он сказал ей:
— Волосами и смуглостью кожи вы напоминаете мне индианку. В вас есть индейская кровь?
В ней не было индейской крови. Но ей нравилось слышать, снимая трубку: «Говорит друг индианки». И в часы томительного ожидания («Я тоже нервничаю, как и ты, только стараюсь овладеть собой».) Барбара призналась — почему бы и не сказать правды, — что ее самое удивляет эта «экзотичность», обращающая на себя внимание, эта примесь чужой крови. Еще девочкой она смотрелась во все зеркала, изучая свои отражения, — никакого сходства с родителями. Уж лучше бы она родилась некрасивой. Однажды кто-то пошутил, вероятно желая посмеяться над ее манией, что, когда она родилась, сиделка в родильном доме, должно быть, перепутала младенцев… А если так оно и было?
— Это могло случиться, Васко, представь себе, что в тот же день, в той же больнице рожала индианка… Разве дети индейцев не похожи на остальных детей? Любопытно, что тебе одному пришла в голову подобная мысль, об индейской крови мне никто еще не говорил. Я, я сама чувствовала себя не такой, как все, и, в конце концов, другие это признали. Они надо мной издевались, однако не могли отрицать моей оригинальности. Я хочу быть твоей «индианкой». Такое красивое слово.
Барбара где-то вычитала, что разрешить ее сомнения мог бы анализ крови. Но она боялась определенности. Сомнение ужасно (вернее, оно долгое время было ужасным), но уверенность еще хуже: вдруг подтвердится то, о чем ей с детских лет говорили зеркала.
— Твоя индианка. Вы, художники, умеете оказать приятное… Так бы вас и слушала! Ваши слова лучше, чем любая ласка. Нет, они сами как ласка.
Васко остановил задумчивый взгляд на ее смуглом скуластом лице, увидел, как легкомысленное выражение сменяется непопятной мрачностью, и кивнул:
— Договорились. Ты будешь моей индианкой. Это наша тайна.
Все же он не поддавался искушению, пусть даже самолюбие Барбары (да и его собственное, как же иначе?) страдало от этой игры в обещания и отказы. Он и так слишком далеко зашел. По вине Жасинты, не жалевшей для восхваления его мужественности хвалебных эпитетов, хотя он предпочел бы, чтобы Барбара не знала даже его фамилии.
