— Теперь такие машины ценятся меньше.
— Неужели? — разочарованно протянул собеседник.
— Да, гораздо меньше, а жаль. — Последовала унылая пауза, пока вновь не вспыхнула искорка оживления: — Я тебе не говорил, что в следующий раз куплю «феррари» или «ковентри»? Скорость триста километров в час. Не так плохо. Только цену лучше не называть.
Васко заставлял себя слушать. Он нуждался в этом алиби. Площадка и ее обитатели были, как и разбитый стакан, реальностью. Вполне очевидной и безобидной.
Но тут Жасинта как бы в рассеянности потянулась к стакану Васко и допила его с подчеркнутым наслаждением.
Кто это заметил? Он и Мария Кристина. Почти всегда одно и то же привлекало их внимание. Стоило ему перевести взгляд, и глаза Марии Кристины тотчас следовали в ту же сторону. Иногда она заранее угадывала, куда он посмотрит, и опережала его. Поэтому, когда уже дома Мария Кристина сказала ему с упреком: «Вы могли бы вести себя поскромнее», Васко так и не понял, имела ли она в виду сцену на катере, на площадке или вообще ничего определенного не подразумевала. Возможно, удочка была заброшена наугад, вдруг он схватит наживку.
Голуби преодолели страх перед ущельем проспекта, они снова были на противоположной стороне. Васко перестал следить за их дерзким полетом и увидал их снова, когда начал опускать жалюзи. Медленно, осторожно. Чтобы Барбара ни о чем не догадалась.
Так же, как ни о чем не догадывались тюремщики в Ангре. И даже заключенные из соседних корпусов.
Иногда напряженное ожидание чего-то словно разливалось в воздухе, слышался далекий звук, он дрожал, затихал, усиливался, становился отчетливым, предчувствия теснили грудь, пугали запахи, неплотно прикрытая дверь, которая почему-то начинала скрипеть, настороженные взгляды товарищей, которые словно боялись выдать опасную тайну, и вдруг мы замечали, что на склоне горы Бразил земля стала красной, возможно, мы просто не обращали раньше на это внимания и принимали теперь отблеск солнечных лучей за пожар в селении — словом, нами овладевала вдруг тревога, и мы сами не понимали почему.
Итак, за протянутым от стены до стены занавесом мы оборудовали сцену. Поскольку не удалось раздобыть прочной веревки, мы связали брючные ремни шнурками от ботинок и оказавшимися под рукой обрывками шпагата: получился канат, достаточно прочный, чтобы выдержать тяжесть одеял и простынь, отгораживающих сцену от остального помещения. Это была первая из многочисленных трудностей, которые мы преодолели в те волнующие дни, призвав на помощь все свое воображение, изобретательность, смекалку; смонтировать сцену, повесить занавес, поставить декорации, а потом все это разобрать надо было между восемью и десятью часами — и так, чтобы охранники не заметили суматохи и отсутствия на койках одеял и простыней. Когда раздвинули занавес, тусклый свет с потолка словно сковал его ужасом, по камере побежали зловещие тени, всех охватило тревожное предчувствие, которое одинаково могло разрешиться трагедией и радостным облегчением. Лица заключенных стали серьезными. Приоткрыв створку окна, Шико Моура осторожно наблюдал за тем, что происходит во дворе, в камеру проникла вечерняя прохлада, а почему вдруг заскрипели ступеньки?
