— Со стороны Гомеса это низко, так и знайте. Он нарочно привлек на границе внимание полицейских, чтобы его арестовали и мы забыли, как он предал товарищей в прошлом году.
— Предал? Быть не может! Гомес просто великолепен! Ведь у него на содержании три женщины, три — вы представляете? — и он из кожи вон лезет, берет любую работу, лишь бы все три ежемесячно и в срок получали приличную сумму. И при этом никогда не жалуется. Где вы найдете лучшее доказательство гражданского мужества?
Пауло Релвас пробормотал что-то невнятное, опухшие веки еще ниже опустились на его воловьи глаза. И поскольку убедительных аргументов у него не нашлось, в ход снова был пущен столовый нож. Узенький лобик керамиста наморщился от досады.
Васко понимал, что унять их будет нелегко, особенно Релваса, который, обрадовавшись возможности очернить репутацию известного литератора, забыл даже о том, что ему давно пора в редакцию газеты. Следовательно, отозвать Азередо в сторону удастся не скоро, а тем временем Жасинта может передумать. «Сегодня. После того как я услышала твой голос, любимый, мы должны встретиться сегодня». Но он хотел, чтобы это «сегодня» превратилось в «сейчас». Васко охватило нетерпеливое желание быть с ней. Свидание в мастерской было лишь началом — Жасинта хотела быть уверенной, что поединок продолжится выбранным ею оружием. А этот несносный Релвас… Впрочем, положение еще больше осложнилось после вмешательства Сантьяго Фариа; неторопливо набивая трубку, он готовил язвительный выпад против Релваса, которому не простил умышленных недомолвок в ежегодном обзоре, ставящих под сомнение его посягательство на роль патриарха отечественной литературы.
— Продал? Когда и кого? — Его смуглый большой палец закрыл отверстие трубки.
Бледное лицо Релваса мгновенно вспыхнуло.
— В октябре, кто же этого не помнит? Он предал ребят из газеты.
— Предал, предал… По-моему, вы выбрали не совсем подходящее слово. Мы все больны, дорогой мой Релвас. — Сунув в рот трубку, Сантьяго Фариа принялся грызть ее. — Нам повсюду мерещится предательство, и мы охотно уличаем в нем других, забывая о собственных уступках. Он, насколько я понимаю, всего-навсего хотел сбросить с глаз повязку, хотел знать, кто его окружает. Разве это преступление?
Дурманящий запах табака раздражал журналиста. Он стукнул кулаком по столу, хотя лицо его оставалось спокойным.
— Да, преступление, раз уж вы употребили это слово. Всякое сомнение преступно.
