У Егора Боровикова дом — на зависть соседям — дубовый, рубленый пятистенок, ошелеванный тонкими наборными дощечками, смотрел на мир широкими окнами, словно открытым взором. Во всем его облике — основательность, на вызов похожая; дескать, посмотрите на меня, полюбуйтесь.
Глядя всякий раз на этот дом, вспоминал Ершов один памятный урок, который Егор преподнес ему на первых порах. Как-то, объезжая поля, пожаловался Егор на бригадира соседней бригады, мол, не тянет тот, дело страдает. Придется освобождать. И кандидатура на примете есть, парень молодой, толковый, только сомнение берет — справится ли? А Егор в ответ:
— А ты, Василий Васильевич, на квартиру к нему сходи — и ясность сразу полная будет. Если у него в доме и во дворе порядок, у собаки конура есть, туалет, извините, замечаний не имеет, значит, прок будет. В нашем бригадирском деле человек хорошим хозяином должен быть, а не балаболкой.
И ведь как в воду глядел Егор: посмотрел дом Ершов, с людьми поговорил — и пришлось другую кандидатуру подбирать…
Егора Ершов нашел во дворе, в «мастерской». Так величал тот небольшую пристройку к сараю, по внешнему виду неприметную, но внутри на заглядение — верстаки, станочки, тиски, инструмент на полочках, и все так разложено, что в любую минуту под рукой нужная вещь окажется.
Завидев гостя, Боровиков отложил резной наличник, над которым, видимо, колдовал с утра, степенно отряхнул стружку с колен, заулыбался так, что лицо посветлело, лучиками морщинок заиграло, приветливо протянул руку.
— Ранний гость к добру, поздний — к лиху, так говорят, Василий Васильевич?
— Это уж точно, Егор Евдокимович! Только я гость хоть и ранний, да недобрый — вон тебя от полезных дел оторвал…
— Невелика беда, Васильич. У меня эта мастерская как бальзам для души, нервы лечит. Бывало, в молодости полаюсь со своей Катериной — тут же сюда, за рубанок… Часа два поработаю, глядишь, дурь из головы и вылетит, светлее на душе станет. Работа — она в любом деле лекарь.
— Не всякий с тобой, Егор Евдокимович, согласится. Молодежь говорит — работа дураков любит…
— Тот сам дурак, кто так говорит. Да ты садись, садись, Васильич, в ногах правды нет. Хочешь — на верстак, а хоть вот на эту табуретку. Давно, чай, у меня не был.
— Работы по горло. Сам знаешь, только с уборкой кончили, пока хлеб, картошку, свеклу до дела довели — семь потов сошло…
— Тебе-то, Васильич, сейчас небось книжки читать времени нет, а у меня его по-стариковски хватает. Так вот я недавно в словаре у Даля такое объяснение слову «страда» вычитал, что, дескать, означает оно тяжелую, изнурительную работу. Сейчас, может быть, изнурения поменьше: как-никак хлеб машина молотит, только на мостике все равно как бессменный часовой человек стоит.
