Заготовкой мы занимались три дня, причем я даже в школу не ходил. Мать была против, говорила, что они без меня обойдутся, а я должен учиться в своем пятом классе, но тетка перебила ее:
— Ничего за три дня не случится. Гришка, он догонит, правда, Гришка?
Я кивал головой, тем более что в школу мне идти не хотелось, дома все-таки лучше, хоть и работа предстояла тяжелая.
Обязанности мы распределили таким образом: тетка Елена орудовала топором, облачившись в единственные в доме старенькие с загнутыми носами кирзовые сапоги. Но, видимо, они тоже не спасли, и к обеду тетка сбросила их, шлепала босыми ногами по холодной, с ржавчиной болотной воде. Мы с матерью работу выполняли попроще: увязав веревкой нарубленные сучья, мы таскали их через болото к дому.
Наконец через три дня, когда искладень был заготовлен, мать, притащив последнюю вязанку, перекрестилась, дескать, слава богу, одолели, и вслух начала рассуждать:
— Теперь бы крыльщика хорошего найти…
Крыльщиков, то есть мастеров по крышам, в деревне было два. Один из них, Семен Корсар, небольшого роста мужик, плотный, широкоплечий, крыши крыл старательно, подбирая соломку к соломке. На его работу приятно глядеть, крыша точно в хорошей парикмахерской побывала, так она была любовно приглажена. Но кандидатуру Корсара тетка Елена отвергла сразу.
— Вот еще, — фыркнула она, — он крышу эту недели на полторы растянет. Будет как петух топтаться, а нас с тобой, Даша, по голове не погладят — на работу-то надо ходить.
Что и говорить, права тетка Елена. Большего тихохода, чем Семен Корсар, в деревне не было.
Теперь остался один специалист — Гришка Дукат, колхозный бригадир, мужик занятой и, видимо, поэтому работавший споро, коротенькие грабли в его руках будто балалайка играли. Он бы такую крышу дня за три одолел, но согласится ли, время-то горячее: на полях картошка убирается, на зяби люди заняты, а бригадир в поле целый день.
Он был приметной фигурой в деревне, Гришка Дукат. Летом и зимой ходил в ватных брюках, старых, замызганных, из которых торчала вата, в дырявых резиновых сапогах, в фуфайке. Был Дукат высокого роста, стройный, как сосна, черноволосый, на круглом лице его полыхал румянец, и казалось, все у этого сорокалетнего человека хорошо и улыбается он от избытка жизненных успехов, от того, что у него все получается. Гришка и сам любил прихвастнуть, показать себя. И кличку свою он за это хвастовство получил. Как-то он поехал на базар, продал овцу, а вечером, возвратившись из города, около конюшни начал угощать мужиков папиросами. Пачка была необычная для мужиков, плотная, картонная, с подписью «Дукат», с красивой картинкой. Гришка жеманно доставал длинные папиросы, мундштуком неторопливо стучал о крышку, говорил:
