— Гришка, Гришка, слезай с коня, чем угощу-то!
Упрашивать меня не надо было. Развернув узелок, тетя Варя наделила меня сначала большим соленым огурцом, от которого шел приятный укропный запах, двумя нечищеными картофелинами, а потом вытащила из-за пазухи краюху хлеба. У меня потекли слюни, задурманило в голове.
Два дня назад Иван Сергеевич приказал выдать молотильщикам, как он сказал, «аванец» — по полпуда смолотой в Синявке ржи. И хотя никакой команды из райкома не было и план хлебозаготовок не выполнили, председатель на свой страх и риск рассудил правильно: не дай сейчас людям хлеба — слишком долго на тяжелой работе не протянут.
«Дождались, сынок, — говорил мне дед, стряхивая с ватника мучную пыль, — теперь мы с тобой заживем — кум королю, сват министру. Целый пуд муки на двоих нам с тобой отвалили. Вот схожу в город, дежу отскребу и такой хлебец заквашу — от одного духа до потолка прыгнешь».
— Он силен, твой дед, на обещания, скупердяй чертов, — сказала мне тетка Варя, — не видит, что внук совсем отощал. Ему только свое на уме — паровоз чтоб на парах стоял. Пока солнце взойдет, роса очи выест. Съешь-ка моего хлеба, оно и ждать легче будет.
Ох, права была тетка Варя. Как конфеты, что иногда приносила мне мать из райцентра, получив пенсию за отца, показался хлеб с припеченным капустным листом. Съев краюху, я почувствовал, как тяжелым медведем наваливалась на меня дремота.
К вечеру разыгралась настоящая метель. В снежной пляске пропадали и молотилка, и стог соломы, сильно выросший за день, и люди. Потянул ветер и по полю белыми полосами растекалась поземка. Когда чуть стемнело, работать стало совсем невозможно, да и бессмысленно. Отволгшая хлебная масса не промолачивалась, часть хлеба шла в полову.
Когда мы уезжали с поля, метель завывала диким зверем. Ленька с места пустил Хвылю галопом и скрылся в темноте. Через минуту ускакали и Витька Грач, и Колька Мирон. Моего же Серого Фрица, казалось, ничто не касалось. Отрешенный, брел он по полю, оставляя глубокие темные следы на свежем снегу.
Как я задремал, сказать трудно. Может быть, меня разморила уплетенная за обедом горбушка духовитого, с полынной горечью хлеба, а может быть, Серый Фриц своей размеренностью укачал меня, как младенца в колыбели, но я очнулся уже на снегу, а мой злодей, наверное, вспомнив на секунду свою немецкую молодость, резво сиганул в сторону и скрылся в темноте.
Позор на мою голову страшный! Вернись я сейчас на конюшню один, без лошади, — завтра завязывай глаза и убегай из деревни от насмешек сверстников. Но это еще полбеды. Была причина посерьезней. Черт знает что может с ним случиться, с этим Серым Фрицем! Вдруг на него волки нападут и раздерут на части, тогда что? На секунду я представил, как в нашу избу входит участковый милиционер Кузьмин в своей черной шубе, с наганом на поясе и говорит деду Петру:
