— Сейчас с юга состав будет. С юга они все останавливаются.
Наверное, минут через пятнадцать и в самом деле пропыхтел мимо Настасьи составик из пяти вагонов.
Черный закопченный паровозик точно засуетился перед стрелкой, постучал вагонами на переводе и остановился. Настасья, боясь упустить последнюю возможность, бегом побежала к составу. Но — странная вещь — ни одна дверь в вагонах не распахнулась, и Настасья сначала перешла на шаг, а потом и совсем остановилась. Пожалуй, еще минута прошла, пока скрипнула дверь и на откос выпрыгнул солдат. Был он, видать, в годах, с огромной, блином, лысиной и не по-солдатски упитанный — животик карнизом навис над ремнем. Наверное, от вагонной духоты гимнастерка его в темных пятнах, прилипла, точно приклеенная, к плечам. Солдат потоптался на месте, а потом бегом направился в сторону станционной водокачки, погромыхивая котелком. Настасья пыталась остановить его, крикнула вслед: «Товарищ, товарищ!» Но солдат, не оборачиваясь, отмахнулся рукой, дескать, не до тебя.
Настасья проводила взглядом не по возрасту резвого солдата и только тут заметила, что в двери теплушки появилась женщина в белом, с рыжими подпалинами халате, замахала руками.
— Гражданочка, можно вас?
Женщина подала руку, сильно, по-мужски рванула на себя, и Настасья, закрыв глаза, былинкой вспорхнула в вагон. И сразу в нос ударил стойкий запах лекарства, пота и крови. От запаха крови тошнота подкатила к горлу, и Настасья открыла глаза, открыла и ужаснулась. В сумеречной темноте вагона вдоль стен белели нары, и на них, точно куклы спеленатые, лежали люди. Тугой стон, прерывистое, удушливое дыхание со всхрапом наполнили уши, и Настасья почувствовала, как мелкой трепетной дрожью заходили ноги.
«Господи, раненых везут, — мелькнуло в голове. — Может, и Гаврила мой здесь?»
Женщина в белом выпустила руку Настасьи, метнулась к столу в центр вагона, схватила инструмент, бинты, позвала Настасью:
— Помоги, подруга! — И пошла в угол, к белеющим нарам.
Но этот окрик не вывел Настасью из оцепенения, не снял свинцовой тяжести в ногах, и она не двинулась с места. Взгляд ее уперся в противоположный угол, где на нарах лежал рослый, как Гаврила, солдат. Что-то знакомое показалось в его лице, наполовину забинтованном. Главное, нос такой же широкий, с горбинкой, про который он шутил, бывало: «Нос бог семерым нес, да мне одному достался». С великим трудом волоча ноги, подошла Настасья к нарам, наклонилась, и вздох облегчения вырвался из ее груди. Слава богу, не Гаврила, хоть и похож шибко, только молодой, ему лет двадцать пять, наверное, вместо щетины пушок над губой, да и сами губы вздернуты точно от удивления, а у Гаврилы губы ровной линией заложены, волевые.
