— Вот ведь, старею, — сказала она вслух. — Раньше ночь отработала — утром как новенькая.
Она пыталась вспомнить, слышала ли звонок Штейна сквозь сон. Вроде бы никто не приезжал, на телефоне только один пропущенный вызов — мама. Набрала Штейна — не ответил. Металлический айфон сейчас был окрашен в яркий, насыщенный, слепящий глаза чёрный цвет.
— Ну вот! Проспал! Теперь его не добудиться. Придётся самой за ним ехать.
Инга позвонила их общей домработнице — Люсе Балясиной, или проще — баб-Люсе, как они со Штейном окрестили её:
— Привет! Олег вчера оставил у меня аппаратуру и ключи от машины, а сам проспал. Трубку не берёт. Ну как всегда! В общем, давай я у тебя ключи от студии возьму и поеду растолкаю его, у нас сегодня работа.
На улице было ещё по-летнему тепло и скворчали птицы, но знакомая осенняя печаль уже закралась в воздух, неотвратимая и ноющая, как мигрень перед бурей. Она села в машину Олега и поехала к баб-Люсе. Та увязалась с ней.
— А заодно и приберу там, чем завтра на метро добираться, — пропыхтела она, устраиваясь на переднем сиденье. Инга приготовилась выслушивать порцию «малаховки», но баб-Люся была не в духе.
— Опять с невесткой бывшей поругались?
— Ох, — она махнула рукой, — и не говори.
Инге показалось, что Балясиной захотелось погрызть семечек, как курильщику для излияний непременно требуется затянуться. Баб-Люся ещё повздыхала немного и начала нудную, почти бессвязную жалобу. Инга пожалела, что спросила. Как назло, дорога была напряжённая. В Чертаново Инга свернула уже абсолютно одуревшая от Люсиной плакальной песни.
Они проехали мимо пруда, вокруг которого, как детские кубики, были натыканы магазины и кафе. Клочья желтизны торчали в тёмной листве редких деревьев. Инга вспомнила, как они гуляли тут с Олегом лет двадцать назад. Свободные, неженатые. Их тянуло друг к другу, и всё было просто — купить вина, подняться в только что полученную мастерскую (своя хата, интересный фотохудожник, балагур, симпатяга). Вино, кажется, они уже купили. Дети на другом берегу кормили уток. Инга смотрела на отражение веток в пруду и вдруг с криком рванулась от воды — там был утопленник. «Криминальный труп», — сказала бы она сейчас бесстрастно, но тогда это был ужас, истерика и дурной знак. Вызвали полицию, которая тогда ещё называлась милицией, долго и муторно что-то им объясняли, подписывали протокол. В мастерскую они не поднялись. Напрасно Олег успокаивал её, дул в ухо и шептал глупости всю обратную дорогу на метро, ничего больше не отзывалось в ней. С тех самых пор навсегда отмерло.
