Пантюха Рябой — погодок Федоту. Однокашник по школе. И не всегда он был «Пантюхой». Жизнь сделала из кузоменского красавца Пантелея Пестова такого вот сутулого рябого мужика.
Парнишками играли здесь, на кладбище, меж могил. Не думалось тогда, что лежат в них те же Федотки да Пантюхи, — у каждого хорошо ли, плохо ли жизнь прожита.
Федот зябко повел плечами. Ветер налетел с речных льдов. По ближней протоке торопливо пробежали мелкие волны, похоже: серым шифером накрыло воду.
Шифер… Нынче почти все избы в Кузоменье им крыты. А материна изба сегодня утром будто горьким поклоном встретила Федота: так присела она к земле фасадом. И драночная крыша взъерошилась, как старая непричесанная голова.
Пять лет назад Федот приезжал к матери со своей Стешей, молодой женой, никаких изъянов в избе не заметил. Мать… Ее изба, ее сын, ее и забота. Он накормлен, напоен, вытоплена ему банька, взбита для него единственная материна постель…
До ветхой ли крыши было Федоту?
Надсадно крякает Пантюха Рябой. Фуфайку отшвырнул в сторону, рукава рубахи закатал по локоть. Блестит на солнце потной плешью Пантюхина голова. Словно он решил доказать Федоту свою неистовую прилежность: глина так и летит из ямы во все стороны.
«Вот как стараемся, мама… Будто в том все и дело, чтобы вовремя закопать. А жива была — не до тебя было».
Нестерпимо захотелось курить. Обернулся:
— Закурим, что ли, Пантелей Саввич…
Пантюха давно рад. Уже с трудом из углубленной ямы выбрался, сел на урез, молча курит. Думает о чем-то.
А Федот все стоит, подпирает корявую березу плечом. Ветер продувает его насквозь. Федоту бы погреться, сменить бы Пантюху Рябого, да примета известная. И верно — страшно собственными руками рыть для матери яму!
Федот прикидывает работу: скоро ли? Мокрая от пота рубаха, блестящая плешь Пантюхи в венчике седых с рыжиной волос живо напомнили другую картину.
Они — человек сто пленных — сами себе копают могилу. Их пригнали сюда, как на обычную работу, но всем понятно: жизнь кончена.
Страшная, нечеловеческая, но жизнь все-таки.
Рядом с ямой, размерянной с немецкой добросовестностью проводом на колышках, виднелись очертания таких же, недавно засыпанных. Свежая земля уплотнилась и осела.
Лысый старик копает впереди Федота. Вот он нагнулся над лопатой, блеснул глазами: «Как курицы под нож идем…»
Федот почернел от тоскливого предчувствия смерти. Старик продолжал яростным шепотом: «А наши-то рядом… О, будь оно все проклято»!»
