На протяжении всего времени ходил в ранах, одновременно было более 50 ран на теле, и сейчас имеется 6 рубцов. И, несмотря на то, что обливался кровью, меня били по ранам, а потом смазывали йодом, но не в смысле лечения, а чтобы придать больше боли.
От избиения на ногах сошло пять ногтей, на руках два. Весь верх головы превратился в единый ком от ран и царапин. Лежал два раза в тюремной больнице всего более сорока дней. Перенес тяжелую операцию на левом плече.
В марте после 10-дневного конвейерного допроса я был доведен до полного безумия, являлся не человеком, а манекеном и пошел на самооговор.
…Я со всей искренней справедливостью заявляю особому совещанию, что никогда поляками не вербовался, никогда ни польской разведке, ни кому бы то ни было шпионских сведений не передавал, а оклеветал себя в силу ужасно тяжелых избиений и пыток, применяемых ко мне… Никогда я не был и не буду врагом Соввласти, Коммунистической партии, а был, есть и останусь предан Соввласти, компартии, делу Ленина — Сталина.
Неограниченную преданность им я доказал 15-летней работой (в разведупре около двух лет и более 13 лет в ОГПУ — УГБ — НКВД). За все время работы не имел ни одного взыскания. И это была не маскировка врага, а честное, преданное отношение к советской и партийной работе. Неоднократно, работая в разведупре, геройски жертвовал своей жизнью при выполнении оперативных заданий. За это польскими властями был наказан по всей строгости их закона. А сейчас меня сделали искусственным врагом и заставили написать, что я работал в пользу Польши. Какая бессмыслица!
Еще раз заявляю, что я никогда шпионажем не занимался и никогда никакого преступления не совершал, а являюсь невинной жертвой, выкованной руками следователей Цейтлина, Саголовича и Писарева.
Ответа на это заявление Константину Николаевичу пришлось ждать три года. Он был освобожден из-под стражи только в марте 1942 года. В послевоенное время реабилитирован и восстановлен в партии. К сожалению, встретиться нам не довелось, так как Такушевич умер еще до начала «куропатского дела».
Продолжение диалога:
Извините, мы снова включаем диктофон и продолжаем нашу невеселую, тягостную для обеих сторон беседу:
— Скажите, вам ничего не говорит фамилия Такушевич…
— По его письму меня исключили из партии.
— Вы его осуждаете?
— Нет, он добивался своего…
— А если это ответ на то, как избивали его?..
— Я не помню, чтобы мы его били. Хотя не исключаю, что такое могло быть. Нам ведь все время говорили, что товарищ Сталин лично дал приказ не церемониться с врагами народа. А мы свято верили вождю…
