Майкл Фрэнсис вздыхает и готов заговорить, но Гретта врывается обратно в кухню.
– Вы слышали? – говорит она. – Юрист. Она встречается с юристом.
– Правда? – спрашивает Майкл Фрэнсис. – Когда она тебе сказала?
– Только что. У двери. Кто бы мог подумать? – Гретта хватает белье, которое сложила Моника, и начинает кое-как пихать его в шкаф. – Ифа и юрист.
Она прекращает засовывать белье и поворачивается к Майклу и Монике:
– Как думаете, он католик?
Ифа стоит на тротуаре, прямо за калиткой, поворачивается посмотреть в одну сторону, потом в другую, словно не помнит, куда идти.
Британские деньги в руке кажутся странно тяжелыми, ее кошелек раскрывается, в нем слишком много денег: четвертаки и двухпенсовики, никели и десятипенсовики.
Моника, ее родная сестра, обошла ее, смотрела сквозь нее или мимо, словно ее там и нет. Своим поступком она отрицала все, как бы говоря: у нас никогда не было общей комнаты, я никогда не брала тебя за руку, чтобы перевести через дорогу, это не я перевязывала тебе голову, когда ты разбила ее о перила, ты не росла, донашивая за мной одежду, ты ни разу не поила меня чаем с ложечки, когда у меня была ангина, не спала годами рядом со мной в парной кровати, это не я учила тебя выщипывать брови, застегивать туфли и стирать свитер руками. Бессмысленность и болезненность всего этого сбивают Ифу с толку. Воспоминание о том, как Моника взяла и уклонилась от нее после стольких лет, стучит и болит, как свежий синяк.
Все началось, думает она, направляясь по улице и сжимая распухший кошелек, с ужасной цепочки совпадений. Если бы она в тот день не отправилась к Монике. Почему она пошла? В чем было дело? Оказалась в том районе, давно не виделись, уже месяц, с тех пор, как Джо объявил на Гиллертон-роуд, что Моника беременна. Ифа посмотрела на Монику, когда он это сказал, потому что Моника всегда говорила, что не хочет детей. Никогда-никогда, говорила она. Моника сидела на диване, очень прямо, ее рука лежала в руке Джо, на лице ничего не отразилось, когда родители принялись шумно их поздравлять.
И вот Ифа зашла к Монике и увидела, что сестра, бледная, скрючилась и юбка у нее темная и тяжелая. Ифа побежала вниз, к хозяину дома, вызвать «Скорую». Она поехала с Моникой в больницу, стояла у постели, держала сестру за плечо, когда той становилось особенно больно, говорила: «Мне так жаль, Мон, так жаль» – и вытирала сестре слезы своим платком, а когда тот совсем промок, стала вытирать концом шарфа. Когда приехал Джо, пробежал через все отделение, Ифа ушла и села в автобус, за окнами бежал Лондон, но она видела только, какой он яркий, и в этом суть жизни, но и смерти тоже. Моника сказала: «Не смотри, не смотри, это к несчастью». Но как Ифа могла не взглянуть? Как она могла позволить медсестре унести его, как будто оно было ничем, как будто не было человеком, которого толком и не случилось? Ифа подумала, что кто-то должен посмотреть на него и сказать: «Да, ты было, я тебя видела, ты существовало. Просто недолго».
