– Доброе утро, – говорит он. – Старая добрая большая уборка, да?
Гретта пятится, вылезая из шкафчика, смотрит на Майкла Фрэнсиса поверх открытой двери, и лицо у нее такое растерянное, такое детское в своем замешательстве, что его раздражение тут же увядает. Он понимает, что на мгновение она приняла его за отца. Голоса у них похожи, тембр одинаковый. Надо же было такому случиться, в ее-то возрасте.
Он пересекает комнату и обнимает мать. Она, конечно, возражает, но обнимает в ответ. Коралловая подставка под кольца, которую она держит в руке, впивается ему в позвоночник. А потом в комнате появляется кто-то еще, вылетает из кухни, кто-то с копной волос и мертвой хваткой за шею, когда обхватывает его. Он произносит имя, «Ифа», но какая-то его часть отказывается верить, что это она, потому что выглядит она совсем другой.
– Подожди, дай на тебя посмотреть. – Он отстраняет ее на расстояние вытянутой руки. – Господи, – только и может он выдавить.
– Это что еще за приветствие?
– Ты выглядишь… – Он не знает, как закончить предложение, не знает, что хочет сказать.
«Совершенно другой» – это не то, ведь это точно она, не ошибешься. Но вместе с тем ее не узнать. Он понимает, что мог бы пройти мимо нее на улице. Волос стало больше, но дело не в этом. Лицо, кажется, осунулось, но и не в этом. Она выглядит старше, но дело опять же не в этом. Одета она по-другому: никаких самодельных, в стиле хиппи, тряпок, которые она носила раньше: узкие брюки с молниями, змеящимися вокруг лодыжек, и футболка с закатанными рукавами.
Они с матерью осматривают ее с головы до ног.
– Ты только глянь на нее, – говорит Майкл Фрэнсис.
– Вижу, – отвечает Гретта.
– Что? – Ифа хмурится и улыбается одновременно.
– Совсем выросла, – говорит Гретта, промокая глаза рукавом.
– Ой, прекрати, я выросла сто лет назад. Ты просто внимания не обращала. – Она поворачивается и идет на кухню. – Кто хочет чаю?
Ифа подставляет чайник под кран, но вздрагивает, когда струя воды бьет вбок и заливает запястье. Что-то не так. Дом, который она знает всю жизнь, взялся с ней мудрить. Двери, через которые она проходила тысячи раз, вдруг оказываются уже и ловят ее острым краем за локоть. Коврики, на которых она лежала младенцем, по которым бегала ребенком, сговорились ставить ей подножки, забиваться в обувь. Полки стали ниже, чтобы бить аккурат в висок. Выключатели переползли с одной стороны окна на другую. Что-то тут творится.
Она промокает руку кухонным полотенцем. Ряд чайниц над плитой завораживающе ей знаком. Она ни разу не вспомнила о них за годы, что провела вдали, и все же знает их в мельчайших подробностях. Небольшая щербинка на крышке красной, пятнышко ржавчины на зеленой. «Бьюлиз»
