Закурил, нахмурился, взгляд не отводит, а мне кажется, что слезы вот-вот потекут по щекам, проклятые. Отвела сама, посмотрела на небо. Значит, все же слишком хотела увидеть… Резко повернулась и снова от его взгляда вздрогнула, вроде на душе осень, как и на улице, и листья все давно опали… но на каких-то деревьях вдруг аномально набухли почки. Хочется сказать самой себе, что скоро зима и они погибнут.
— Мама.
Обернулась и увидела Карину. В душе что-то перевернулось… Снова бросила взгляд на Андрея, а он шагнул ко мне, и в этот момент остановился, сунул руку в карман, достал сотовый. Выдохнула облегченно или разочарованно.
— Карина, давай быстрее, — опять на него, уже с тревогой, говорит по сотовому, отвернулся, а я Карине на машину кивнула и, как только села за руль, тут же вдавила педаль газа. Сорвалась с места.
— Мам? Ты чего опять?
Я гнала на скорости минут пять, чувствуя, как они таки потекли по щекам… предательские слезы. Затормозила у обочины и разрыдалась, уткнувшись головой в руль.
— Мамочка. Ты чего? Кто там был? Мам?
Карина сильно прижалась ко мне всем телом.
— Маам… не плачь, хорошо? Не плачь, пожалуйста.
Посмотрела на дочь, вытирая слезы. Конечно, у него глаза не чужие — у нее точно такие же. Обняла ее, целуя макушку и, всхлипнув, сильно прижала к себе.
Мне, наверное, надо забрать Карину куда-нибудь, с ней уехать. К тетке не стоит — она не примет. Боится. Да оно и понятно, страх — это такое дело. Те, кто боятся, они как рабы, всегда опускают голову и глаза в пол, чтоб, не дай Бог, из толпы не выделиться, чтоб волной ударной не зацепило и резонансом не разнесло. Моя хата с краю — ничего не знаю. Тогда куда?
Я и сама не знала. Деньги есть. Надо будет — машину продам. Господи, да что я такое думаю. Он ведь найдет.
Заблуждение — считать, что месть может утолить твое отчаяние. Она — просто орудие в руках нашего бессилия перед тем, что невозможно повернуть время вспять.
(с) Ульяна Лысак
Я мчал на машине, раздраженно вдавливая ногу в педаль газа — хотелось выжать из движка максимум. Мне казалось, что расстояние стало бесконечным, километры растягивались, как вязкая резина, а я все блуждаю по замкнутому кругу. Поглядывал на дисплей телефона — в любую секунду мог раздаться звонок с очередной порцией тревожных новостей. Пока что я не знал деталей, но убийство семьи Толяна — это завуалированное послание. Потому что ни его сестра, ни ее муж или дети не могли перейти дорогу сараевским. Не в тех кругах вертелись. С криминалом их связывало только одно — после смерти Толяна в СИЗО забота о его семье стала для меня делом чести. Хотя к чему этот пафос? Главная причина эгоистична, как и большинство наших порывов — жалкая попытка заткнуть собственную совесть. Никто из них не знал подробностей той истории. Помню, как стоял тогда возле свежей могилы и, прижав к груди рыдающую сестру Толяна, чувствовал, что ее слезы разъедали мою кожу жгучей кислотой вины. Она искала утешение у того, кто убил ее брата. Причитала и билась в истерике, умоляя меня найти и наказать виновных. А я не мог сказать ни слова, сжимая зубы до скрипа и закрывая глаза, чтобы не встретиться с ее потухшим взглядом.
