И Джеймса не задевали гадкие названия, которыми оскверняли это заветное чувство, это жгучее желание. Вульгарные люди называли это блудом, краснели и отворачивали лица, стыдясь его в своей глупости. Они не знали, как потрясает человека страсть, потрясает до самого основания. Ничтожества, боящиеся взглянуть жизни в лицо. Сентиментальные дураки, считающие нечистым все, что связано с телом. Они покрывали наготу Афродиты лохмотьями собственной моральной нечистоплотности. Они перемывали кости великим любовникам древности, пока Клеопатра не стала героиней ханжеских романов, а Ланселот – идеалом нравственности. Ох, мать-природа, верни нам нашу свободу, силу мышц и юмор! Из-за его недостатка мы гибнем от ложного стыда, наши фиговые листочки показывают наше бесстыдство всему миру. Научи нас, что любовь – не мишура, а божественный огонь, зачинающий детей, научи нас не позорить наши тела, потому что они прекрасны и чисты, как и все твои творения. Научи нас вновь в своей милосердной доброте, что мужчина создан для женщины. Его тело – для ее тела. И тому, что плоть не может быть грешной.
Научи нас также поменьше разглагольствовать, даже служа тебе. И хотя мы выдаем себя за пророков и им подобных, позволь нам иногда высмеивать наши величественные особы.
На обратном пути мысли Джеймса вернулись к вчерашнему обеду у Клибборнов. В гости позвали его одного, и, войдя в гостиную, он нашел там лишь Мэри и полковника. По заведенной привычке миссис Клибборн появлялась после прихода последнего гостя, полагая, что только так можно добиться необходимого эффекта. Полковник надел очень высокий воротничок, отчего его голова напоминала экзотический цветок на длинном белом стержне. Недавно выкрашенные волосы и брови блестели, как смазанные маслом локоны юной еврейки. Выглядел он образцовым денди, вплоть до перстней и надушенного носового платка. В его поведении соединялись вежливость и снисходительность. Рядом с ним Мэри казалась простушкой. В вечернем платье она явно чувствовала себя не в своей тарелке, ибо предпочитала дневные наряды. Ее непринужденные, отчасти даже мужские движения никак не сочетались с шелковым платьем, плохо сшитым и не подогнанным по фигуре; кружева и ленточки совсем ей не шли. Она выглядела как инородное тело в этой комнате, декорированной по безвкусным канонам псевдомоды, с портьерами и китайской тонкой бумагой, неудобными маленькими стульями и шаткими столиками. Все свободные места занимали фотографии миссис Клибборн – миссис Клибборн стоя, сидя, лежа; миссис Клибборн в фас, с поворотом лица в три четверти, в профиль; миссис Клибборн в этом наряде и миссис Клибборн в том наряде, миссис Клибборн серьезная, задумчивая, чуть улыбающаяся, смеющаяся; миссис Клибборн, демонстрирующая прекрасные зубы, округлые руки, роскошные плечи; миссис Клибборн, одетая с головы до пят; миссис Клибборн, раздетая, насколько позволяли приличия.
