Ни подруги, ни Борис не понимали, что она талантлива. Возможно, потому, что она сама не осознавала своего таланта. Но Борис иногда все-таки что-то такое в ней чувствовал и беспокоился:
— Не гляди на меня так.
— Я не гляжу, — отвечала Любка.
— Нет, ты глядишь на меня с жалостью, а я в этом не нуждаюсь.
Тринадцатый автобус подъезжал к конечной остановке налегке, Борис выходил из него в одиночестве. Любка стояла под деревом с большой сумкой. Однажды, увидев его, улыбнулась и развела руки в стороны. Жест выражал радость, но он его расшифровал более конкретно: иди ко мне, обнимемся. Его часто в первую минуту, когда он ее видел, охватывало раздражение: «Дурочка несчастная. Любви ведь у меня к тебе никакой, просто приезжаю, брожу, дышу свежим воздухом и заодно уж выслушиваю твои бредни». И в тот раз не смог побороть раздражение, подошел и сказал:
— Не надо изображать радость так ненатурально.
Она опустила руки и ответила:
— Значит, самые искренние чувства могут выглядеть ненатурально. А может, у тебя такие глаза?
Откуда она это знала?
Он хотел, чтобы она его любила. Не какой-нибудь сумасшедшей, большой любовью, а маленькой, но верной, знающей свое место.
Лес на этом краю столицы должен был превратиться в парк, но что-то затянуло превращение. Несмотря на скамейки и павильоны, голубеющие там и сям, лес держался своих прежних устоев. Подлесок бурно стремился вверх, поляны зарастали иван-чаем, и даже на стыках бетонных плит центральной аллеи зеленела трава и красовались мелкие цветы. Борис и Любка не задерживались здесь, шли дальше, к озеру, потом, тропкой, к березовому колку, утонувшему за взгорком среди пшеничного поля.
— Мы с тобой похожи на брата и сестру, — говорила Любка, — родители наши развелись, ты остался с обеспеченным надежным отцом, а я с нервной задерганной матерью.
Ему не нравились такие речи. Брат и сестра. Нет-нет, она влюблена в него.
— Разве у тебя ко мне родственная любовь?
Любка застеснялась, поскакала по тропинке вперед, стала танцевать, подпрыгивать, потом вернулась и спросила:
— Зачем тебе моя любовь?
Он пожал плечами, исповедоваться не собирался.
— Тогда я тебе скажу, — Любка приблизила к нему свое треугольное лицо с широко расставленными глазами. — Тебе надо, чтобы было выполнено последнее желание старухи.
И опять он ее не понимал: какое желание, какой старухи?
— Той самой, — объяснила Любка, — у которой все-таки отказалась быть на посылках золотая рыбка.
Вот кем она себя представляла! Золотой рыбкой! А что у нее было, у этой нищей золотой рыбки, чтобы одаривать других? В духовном, разумеется, плане. Он сказал ей об этом.
