Кира в ответ смеялась.
«Какие деньги? Где он их возьмет? Если бы у него были деньги, я бы ему эту банку не носила».
Однажды она пришла ко мне и сказала:
«У него есть девица. Он в нее влюблен. Что мне делать, Ольга Сергеевна?»
«Тебе надо перетерпеть, перестрадать, — сказала я, — тут уж ничего другого не поделаешь».
Она мне не поверила. Перестала приходить. Моя плита ей уже была не нужна, и я вместе с ней. Но она меня не бросила. Пришла через месяц и с порога заявила: «Об этой бездари больше ни слова! Много ему чести — терпеть и страдать. Я ему отомщу невиданным способом. Он меня не забудет».
Я испугалась. Любовная месть в шестнадцать лет казалась мне самой безрассудной.
«Учти, — сказала я ей, — в колонии для несовершеннолетних ничуть не лучше, чем для взрослых преступников. Не натвори глупостей. Ты еще не знаешь, что это такое — непоправимая беда».
Зря я боялась, слова мои вызвали у Киры улыбку.
«Я уже сказала: о нем — ни слова, его нет. И не нагораживайте».
И она больше не вспоминала о нем. Только через год рассказала, как ему отомстила: подружилась с той девицей, на которую он ее променял, и отвратила ее от него, причем не последнюю роль в этом отвращении сыграла банка. «Я ей показала скамейку, на которой он уплетал мою кашу с колбасой, и его возлюбленная воскликнула: «Какой мрак!»
Вернулась Кира из Ялты в понедельник. Анна позвонила мне на работу.
— Ты ничего не знаешь. Я тебе не читала письма. Сделай как-нибудь так, чтобы она тебе все сама рассказала.
У меня в кабинете в ту минуту был главный бухгалтер нашего архива, выяснялся старый запутанный вопрос по оплате трех старинных рукописей. Деньги, слава богу, небольшие, были выплачены неправильно, по обыкновенной ведомости, получатели умерли, и все три выплаты в свете новых финансовых требований выглядели чуть ли не махинацией. Бухгалтер, наш милейший старик Иван Иванович, то и дело шепотом повторял: «Я вам об этом не раз говорил и об этом неоднократно предупреждал». Я еле сдерживалась, так занудил он меня своей трусостью, и тут этот звонок.
— Анна, ты не считаешь, что служебный кабинет не место для наших с тобой интимных делишек?
— Что значит «наших с тобой»? — послышался в ответ негодующий Анин голос. — Это не «наши с тобой». И совсем не «делишки»!
Это рычала разъяренная мать-львица. А Иван Иванович в это время глядел на меня младенческими голубыми глазами: я предупреждал, я сигнализировал.
— Ты дома? — спросила я Анну. — Я перезвоню.
