- Дайте мне мой карабин, товарищ командир, - тихо, но решительно сказала Юта.
Партизаны медленно и тяжело двигались по заснеженному торосистому льду Чудского озера. Люди не спали вторую ночь.
Позавчера отряд наткнулся на крупную немецкую часть и после часового боя, потеряв обоз, прорвался к озеру. Уходя от преследования, отряд растерял последние остатки продовольствия. И вот теперь измученные голодом, холодом и бессонницей люди еле волочили ноги.
Шагая бок о бок с Михайловым, Николай Николаевич беспокойно оглядывался назад: партизаны брели молча, лица их были суровы; казалось, у каждого сейчас только два желания: есть и спать. Он боялся увидеть в их глазах укор, словно был виновником всех бед, свалившихся на отряд.
Его не покидало неприятное воспоминание о случае, который произошёл вчера вечером. Молодой здоровяк-партизан вдруг опустился на лёд и, обхватив голову руками, затрясся в судорожном рыдании:
- Не могу больше! Не могу!
Николай Николаевич, шагнув было к парню, в сердцах решил накричать на него, но в последний момент сдержал себя, подумав: лучше, если это сделают его же товарищи.
Но партизаны не стали ни кричать на парня, ни уговаривать его. Они остановились в нескольких шагах от него, молча вздыхали, не то укоризненно, не то сожалеюще, и, как показалось Николаю Николаевичу, с болью смотрели на вздрагивающие плечи парня. Николай Николаевич растерялся. Он понимал, что ему, командиру, сейчас нужно что-то делать, как-то действовать, - нельзя допустить, чтобы люди поддались губительному чувству безволия. Ещё несколько минут назад казалось: стоит пристыдить парня, и всё образуется. Теперь он усомнился в этом и стал лихорадочно искать другой выход из создавшегося положения.
И вдруг негромкий девичий голос прервал его мысли:
Ну, споёмте-ка, ребята- бята-бята-бята,
Жили в лагере мы как-как-как
И на солнце, как котята-тята-тята-тята,
Грелись этак, грелись так-так-так.
Напевала Юта.
Делала она это как бы для себя - напевала и смотрела куда-то в сторону.
Наши бедные желудки-лудки-лудки-лудки
Были вечно голодны-дны-дны,
И считали мы минутки-нутки-нутки-нутки
До обеденной поры-ры-ры.
Вначале эта шуточная пионерская песенка показалась Николаю Николаевичу какой-то странной нелепостью. Не сама песенка, а то, что она зазвучала в такой совсем неподходящий момент. Вскоре, однако, сам того не замечая, Николай Николаевич стал внимательно прислушиваться к каждому её слову, и слова эти заставили его невольно улыбнуться.
