- Он не партизан?
- Нет. Он живёт в Москве.
- Тогда это не тот дядя Коля, - лениво промолвила Юта и, взглянув в окно, заговорила о другом: - Скоро вечер. Наши придут. Может, и Павел Петрович заглянет…
- Откуда ты знаешь дядю Колю? - не утерпела Таня.
- Ага! - вновь раздался торжествующий голос Юты. - Всё-таки вспомнила дядю Колю? А то: «Какой дядя? Какие приветы?» Ну ладно, слушай, я ведь не ты.
Юте уже надоела эта игра, и она рассказала Тане, как встретила у реки Бориса Рязанова и Мишку-цыганёнка…
Утром Юта поскакала на условленное место. Выехала немножко раньше, чтобы не опоздать.
Переправившись бродом через реку, она поднялась на пригорок, оставила Волну в мелколесье и пошла к сосне.
Почему-то в груди стучало сильно.
Почему-то сердце волновалось - от радости ли, от смущения ли, а может, от того и от другого.
Почему-то глаза метались непроизвольно по сторонам, ища и боясь встречи…
Сосна действительно была великаншей: яркие лучи солнца бесследно терялись в её пышном хвойном наряде, коричневый ствол был могуч и строен и неколебимо стоял, опираясь на силу мускулистых корней, которые, словно богатырские руки, ушли от натуги под землю, приподняв над нею свои покатые плечи. Юту на какой-то момент поразило это огромное, удивительно красивое дерево - издали оно казалось чуть-чуть повыше других. И вдруг её глаза округлились от ещё большего изумления: на коричневой коре сосны она увидела своё имя, вырезанное ножом. Первое, что пришло ей в голову, - это: «Значит, Мишка здесь!» Она быстро отвернулась от дерева - ей стало немного как-то не по себе; не потому, что было стыдно за Мишку, который портит деревья, - она даже и не подумала об этом, - а потому, что её имя было вырезано Мишкой, и потому, что он мог заметить, как она смотрит на его «работу».
Юта не заметила, откуда появился Мишка; он вырос перед ней, будто с сосны свалился, - деловой, озабоченный; не поздоровавшись, спросил:
- Принесла?
- Вот. - Юта сунула в его смуглую руку свёрнутую трубочкой записку.
Мишка развернул её и возвратил Юте.
- Прочитай!
- Разве можно?
- Мне можно. Приказано.
- Ты и читай!
Мишка хмуро надломил брови, пожевал нижнюю губу и нерешительно сказал:
- Тебе тоже можно… Приказано.
Записка начиналась словами: «Дорогой дядя Коля! Я несказанно рад, что наконец-то вы здесь, рядом с нами…» Дальше Павел Петрович писал насчёт лошади. Он договорился с Николаем Алексеевичем: лошадь можно взять с завода в любой день. Ему только надо знать, когда и куда привести её для передачи партизанам; лучше это сделать вечером между семью и восемью часами, когда на заводе меняется караул. В конце записки Павел Петрович просил, если будет возможность, подбрасывать ему сводки Совинформбюро посвежее и вообще не забывать о нём, «а то, - писал он, - скучно живём. Хорошо бы встретиться».
