Я вышел вместе с ними, но свернул к реке, чтобы наедине все обдумать. Я бродил по берегу, проклиная свой опрометчивый, глупый поступок. Если бы можно было искупить вину, получив хорошую порку! Когда я вернулся, Леонид Петрович и Герандоко что-то писали.
— Вот так-то, батенька, запомни: поспешишь — людей насмешишь, — сказал мне аталык.
— Да, очень осложнил ты нам дело, — добавил Герандоко.
— Я хотел как лучше…
— Надо тебе знать, Ахмед, что мы боремся не против верующих, а против религии. А тебя истолковали наоборот, потому что свою речь ты построил неправильно, — строго сказал Герандоко.
Они снова углубились в работу: это было новое обращение к жителям Кожежа.
Величественно сидят аксакалы в саду деда Пшибия.
Не спеша течет беседа. Герандоко говорит старикам о религии, о моей необдуманной речи по радио, о музее, которому надо помочь.
— Пусть ваши дети и внуки, — сказал он, — узнают по кольцу деда Пшибия, как в старину расписывались неграмотные крестьяне. Пусть немые предметы расскажут всем, как жилось в прошлом и как живут теперь.
После Герандоко первым заговорил старейший.
— У лошади четыре ноги и то спотыкается. Мальчик оступился. Ну бывает. Аталык надрал ему уши. Хватит с него.
— Каково же ваше последнее слово, аксакалы? — спросил Герандоко.
После долгого раздумья заговорил дед Пшибий:
— Лучше отдать мечеть…
— Да, надо отдать, нельзя допустить полное разрушение такого здания… — поддержали Кудабердокова аксакалы.
…С того дня прошла неделя. Люди несут, несут без конца будущие экспонаты. Чего только здесь нет! Набрались целые сервизы старинных деревянных чашек, мисок и тарелок. Есть простые деревянные башмаки, в которых ходили крестьянки, и высокие ходули из ореха с затейливыми узорами и насечками, на которых вводили молодую княжну в дом жениха. Есть седло, есть ступа, ручная крупорушка, ткацкие станки для выделки сукна, орудия обработки шерсти — лучок и чесалка.
Все эти деревянные изделия преподнесли старики, чьи трудовые руки сотворили их. На первый взгляд вещи эти невзрачны и малозначительны. Но зато с помощью их можно рассказать и показать прошлое Кожежа.
Я стоял в зале, думая о «деревянном веке» моих соплеменников, когда услышал шаги. Знакомый голос тихо пел:
Я и мачта, я и лодка,
И башмачная колодка.
Я и стрелы, я и лук,
И телега я, и плуг.
Я обернулся, Марзидан оборвала песню.
— Продолжай, — попросил я девушку.
— Некогда, Ахмед, спешу.
— Удивительно, как поэтично воспел народ своего зеленого друга — дерево, — сказал я.
