Во дворе музея, под сенью сливовых деревьев поставил столик и табуретку и стал ждать. Но люди не шли. Утренняя прохлада сменилась дневным зноем. Раскаленное летнее солнце добралось до зенита и остановилось. Его горячие лучи скользили по моему столику, словно желая осветить драгоценные дары. Но на столике было пусто. Обеспокоенный и огорченный, я вошел в мечеть и слонялся из угла в угол, нетерпеливо посматривая на улицу. Но увы… Не идут, не несут…
Вернувшись во двор, передвинул свой столик и табуретку под тень развесистого ореха.
Тягуче скрипнула калитка. Я обернулся и вскочил. Щеки мои загорелись. От калитки удивительно легкой походкой, держа какой-то сверток в руке, шла Марзидан.
— Здравствуй, хранитель! — сказала она глубоким грудным голосом, всегда восхищавшим меня.
— Хранить-то нечего, — ответил я, преодолевая растерянность.
— А это? — и положила на стол сверток.
Я развернул. Это было чудесное рукоделие: женский платок из тончайших шелковых нитей, затейливо переплетенных, и вышивка с изображением девушки-горянки.
Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но готов поклясться, что вышивала Марзидан эту девушку, глядя в зеркало. Те же глаза, то же выражение лица, та же пленительная улыбка.
— Ну, до свидания, хранитель! Я пошла…
Как ни уговаривал я Марзидан задержаться, она не согласилась и ушла. Вот всегда она такая несговорчивая!
Скрип калитки прервал мои размышления. Два вспотевших школьника тащили гух — допотопную ступу для рушения проса и ручную мельницу для помола кукурузных зерен, которая была в каждой семье во время фашистской оккупации.
Похвалив ребят, я выдал им расписки-квитанции.
— Не надо, — в один голос заявили оба.
— Почему?
Оказывается, моя бурная агитационная деятельность, мое намерение заняться «посрамлением ислама» возбудили против меня стариков.
— Не хотели дать, но мы потихоньку, по секрету утащили, — признались ребята.
«Дернула меня нелегкая говорить по радио!» — ругал я себя.
Ребята заметили мое беспокойство.
— Не огорчайся, Ахмед! Наша дружина не подведет. Мы очень тихо, по-секретному еще притащим. Будь спокоен!
Они ушли. До самого вечера калитка больше ни разу не скрипнула. Не открывалась она и в последующие дни.
Возвращаясь домой, каждый раз я видел новые «трофеи», добытые Леонидом Петровичем и Герандоко.
Вот лежит блестящий, вороной стали именной маузер — подарок Серго Орджоникидзе партизану гражданской войны, нашему односельчанину Керашеву.
Здесь же трогательные письма и фотография Героя Советского Союза летчика Звягинцева, сбитого во время воздушного боя над Кожежем и спасенного колхозником Маремовым. На подоконнике — целая коллекция образцов рудоносных пород, обнаруженных в окрестностях нашего села. Один фотограф-любитель внес в музейный фонд фотоальбом, посвященный жизни колхоза и колхозников.
