Со сцены звучала мужественная клятва вызволить заложников из ханской неволи. Но Мишакуй не слышал слов клятвы. «Опозорил, собачье отродье. Родного отца отдал на посмеяние недругам!»
Мишакуй решил немедленно уйти из этого проклятого «тиатра», чтобы никогда больше не видеть бессовестного обманщика-сына. Но в фойе он замешкался. «А что меня ожидает в селе? Насмешки. Здесь-то меня никто не знает…»
— Вы, наверное, опоздали, отец? Я провожу вас в директорскую ложу, — сказал товарищ Залимгерия, беря под руку расстроенного Мишакуя.
И вот Мишакуй снова в зале, в ложе, на мягком кресле. Кроме него, в ложе находились две красивые женщины. Одна из них почтительно уступила ему место в переднем ряду.
Поначалу Мишакуй почувствовал себя очень неловко. Эта ложа, отделенная от зала плюшевой занавеской, показалась ему чем-то вроде царского трона, на который он взобрался по недоразумению. Но потом чувство неловкости растворилось в другом, более сильном — в чувстве гордости: вот какие почести ему оказывают!
Нехотя посмотрел он на сцену. Там шел ожесточенный поединок между его сыном и ханским отпрыском. Героическо-романтическая борьба увлекла Мишакуя, и он уже внимательно следил за развитием действия.
В антракте Мишакуй оставался в ложе, продолжая мысленный спор с самим собой. Он и проклинал сына-обманщика, и восторгался им. Теперь отец не называл его шутом, но и не принимал как защитника.
Сейчас его, пожалуй, заботила не столько судьба и профессия сына, сколько собственный престиж у односельчан. Как выйти из дурацкого положения, в котором он оказался по милости Залимгерия?
Тем временем на сцене появилась молодая женщина, убитая горем. Она молила аллаха вернуть ее любимого супруга, затем запела горестную песнь.
Страдания молодой женщины тронули Мишакуя, но он внутренне сопротивлялся, не желая поддаваться захватывающей игре актрисы. Но когда она запела:
Много ходит князей за мною,
Но не нужен мне муж иной.
Я не стала ничьей женой,
Я осталась твоей вдовой,
От печали едва живой,—
Мишакуй не выдержал. Глаза его увлажнились, сердце дрогнуло, в горле стал какой-то ком.
Зал дружно аплодировал талантливой игре актрисы. Мишакуй расценил это как неуважение к благородной и верной женщине, к ее горю. И он, как велит обычай, чтобы выразить свое сочувствие, сострадание и почтение, поднялся и стоял, склонив голову, пока его опять не попросили сесть…
Отец и сын шли по ночному городу.
— Я и виноват, и не виноват перед тобой, отец, — первым заговорил Залимгерий. — Я вынужден был пойти на обман.
