Минули дни, месяцы, годы. Сам того не ведая, Мишакуй долго обманывал себя и других.
— Понимаешь, какой бедовый мой пострел, — говорил он, передвигая свою лохматую папаху с одного уха на другое, — учится в Москве на защитника. Вздумал было на тиатра, но как получил от меня подзатыльник, сразу образумился. Своими руками выбил из него эту дурь.
Обман открылся, когда состоялось открытие Кабардинского государственного драматического театра. Залимгерий пригласил отца, сказав, что хочет показать, как он защищает и борется за народ.
На горе себе, Мишакуй не удержался и похвалился Дамжуко.
— Вот и Кудабердоковым удалось показать себя. Мой Залимгерий сегодня вечером выступает. Какого-то хана судят. Вот еду слушать. Сын пригласил меня в Нальчик.
Дамжуко почему-то промолчал. Ему подобало произнести хох по такому торжественному случаю, а он, как показалось Мишакую, ехидно усмехнулся. Мишакуй был оскорблен и обижен. Всю дорогу он проклинал «завистливого недоброжелателя».
И вот Мишакуй в ярко освещенном зале. Люди нарядно одеты. И все с нетерпением ждут начала важного судебного разбирательства по делу какого-то хана, так полагал Мишакуй. «Должно быть, — рассуждал Мишакуй, — этот самый хан в свое время совершил много злодеяний, потом был в бандитах и зверствовал. А теперь попал в руки правосудия. Что ж, поделом ему. Как говорится, поев соли — пьют воду. Совершил зло — отвечай! И пусть мой Залимгерий не побоится выложить перед судом все, что натворил этот злодей: А как же иначе, ведь он — защитник, он защищает народ и Советскую власть. И судьи не помилуют этого господина, и ты, сынок, не давай ему спуску!»
Эти размышления были прерваны голосом из заднего ряда. Мишакуя попросили снять папаху. И правда, неприлично показывать ее столь изысканной публике. Но тут он вспомнил: сидеть среди людей без головного убора, значит, проявить к ним, и особенно к женщинам, неуважение. Мишакуй снова напялил папаху на голову.
— Снимите, пожалуйста, шапку, — снова попросил тот же молодой голос.
— Я не мальчишка, чтобы сидеть с непокрытой головой, — рассердился Мишакуй и поправил папаху, давая понять, что он сидит здесь с достоинством, не позоря сына, который в разбираемом деле будет играть важную роль. «А этот мальчишка просто не знает, что такое хабзэ[24],» — успокоил себя Мишакуй.
Невидимые руки раздвинули плюшевые занавески, и открылось просторное помещение на возвышении. В центре стоял молодой человек, одетый в старинные доспехи. Не веря своим глазам, Мишакуй приподнялся. Сердитое «сядьте!» вернуло его на место. Подавшись вперед, он вперил взгляд в молодого человека. Сомнений не было — на сцене его сын! Беспомощно оглянувшись по сторонам, Мишакуй съежился и опустил голову.
