Агранович не был похож ни на одного из её знакомых. Но тем не менее Янка была почти уверена, что Агранович — художник: «Такими яркими только родные братаны-мазилки могут быть!» Но сокурсники, так поразившие Янку вначале, рядом не стояли с той манящей тайной, что окутывала её избранника. Даже такие харизматические обаяшки, как Перепёлкин, Армен или Хромцов, были несравнимо приземлённее, обыкновеннее. Совсем уж «в замазке» были седобородые, с торчащими из всех рёбер бесами любители пухлых нимфеток. Янка не представляла Аграновича, тискающего её в вонючем подъезде или на последнем сеансе боевика. С его присутствием окружающая атмосфера менялась. Как будто опытный режиссёр ставил фильм-сказку и по его команде включалось освещение, монтировались эпизоды, слова приобретали скрытый смысл, актёры перевоплощались в мистических персонажей. Казалось, что находишься где-то на другой планете, а вовсе не в заштатном городишке, в котором светофоры ремонтируют только к первому сентября, клумбы высаживают к приезду губернатора, мусорные контейнеры вывозят ко Дню солидарности.
— И долго ещё так скакал ваш ретивый староста?
— Показалось, целую вечность. Как мы потом смеялись! У всех истерика была.
— А что, главнюк ваш училищный, Вик-Инг, жив-здоров ещё?
— Почему ты о нём спрашиваешь?
— Потому что ты его здорово ненавидишь.
— С чего ты взял? Мне просто не нравится такой тип людей властных, которые других давят. Но ненавидеть? Нет оснований…
Сердце Янкино вздрогнуло: «Почему он спрашивает об этом? Сговорились с Цесарским, что ли? Как будто что-то знают про меня, мысли читают! Тайна моя разгадана? Не может быть!»
— Снисходительно… Слишком…
Внутри у Янки зазвенели натянутые до предела струны: «Что-то произойдёт! Не может не произойти, потому что за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука?» Сейчас, именно сейчас, в этом ином, волшебном измерении возможно ВСЁ.
— Ты художник? Я сразу догадалась. У меня ощущение странное, что ты всё-всё про меня знаешь.
— У тебя это всё-всё на лбу написано.
— Чего пишут?
— Простодушие. Растерянность. Ты чего-то боишься?
— Я высоты сильно боюсь…
— Это легко исправить — посмотри на себя из космоса.
Они стояли в объятиях вьюжного, порывистого ветра на самом краю похожей на аэродром крыши новой шестнадцатиэтажки. Внизу жили своей далёкой смешной жизнью армады ярких, крошечных светлячков. Вон там, далеко, целая колония разноцветных мигающих огоньков — это рекламы центральной площади. Друг за другом по нитям дорог ползут жучки-машины. Поднимается в гору трамвай-гусеница. Где-то сразу у подножия затерялся тусклый фонарик Янкиной хрущёвки.
