В Зайсанской елани у нас не хватило десяти баранов. Несколько раз мы загоняли гурт в огороженный жердями двор и пропускали его через маленькую дверцу. Бараны проскакивали сквозь дверцу по одному. Алексей Тихонович едва успевал ударять их по спинам короткой палочкой и кричал: «Раз! раз!». Это означало, что он отсчитал пятьдесят голов, а я на листке бумаги ставил одну линию крестика, затем другую. Двадцать крестиков на бумаге — это был наш гурт — две тысячи баранов, но получалось все время девятнадцать, последний крестик не выходил. Впервые мы все трое вместе гадали, когда и где могли пропасть бараны: отбились ли они днем, ушли ли ночью, украл ли их кто из соседей, но ответа не находили.
В ту ночь мне не спалось. Мы с Алексеем Тихоновичем молча легли в палатку и укрылись одним одеялом. Слышно было, как чихали бараны, как переходили они с места на место. Гурт был беспокоен. Дима кричал на него. По верху старой палатки стучал дождь, и капли его изредка падали мне на лицо. Потом стало слышно, как Дима запел. Я знал эту песню раньше, ее знает, наверно, каждый. В ней пелось о метелице и о парне, заглядевшемся на девушку. Это была любимая песня Димы. Пока он пел, бараны слушали песню и не расходились, но как только песня кончалась, они тотчас уходили в горы.
Было холодно. Я жался к Алексею Тихоновичу, пытаясь согреться. Неожиданно я вспомнил Холбанур и наше прощание, когда мы, навьючив на быков таборное имущество, неторопливо мимо маленьких бревенчатых домиков двинулись в путь.
Кто не был занят на работе, по старой традиции вышел нас провожать. Радист Валентин Васильевич включил торжественный марш. Вот домик общежития с белыми занавесками на окнах, вот столовая и добрая повариха тетя Дуся, руки у нее в муке до локтя.
— Счастливого пути! — сказала нам тетя Дуся.
— Добро, добро, — степенно ответил Алексей Тихонович.
Огромный Димка шагал щеголем, выпятив грудь. На голове у него армейская фуражка козырьком вбок. Он хлопал бичом у самых бараньих курдюков и весело кричал:
— Эй, губа-дура, шире шаг!
Рядом с ним грустная Машенька, она провожала нас до окраины поселка. Мы поднялись на склон горы, за нами остались белые черепичные крыши домов, высокая мачта с красным флагом, белье на веревке, люди. А впереди — неизвестные бесконечные горы. Каждому из нас стало немножко грустно.
— Прощайте, люди, прощайте!
…Я стал засыпать, когда меня толкнул в бок Алексей Тихонович.
— Не спишь? — спросил он.
