Лесные сторожа | страница 49

Я пою до самого дома. К дому я подхожу затемно; моих пернатых товарищей не видно, но я уверен, что они все время прислушиваются к моему голосу. Завтра они будут петь мои песни.

Метель

Эх, скотогоны, что у них общего с той пастушеской жизнью, о которой написаны пасторали: игры на дудочке да пляски на зеленом лугу с красавицей пастушкой. Не было у нас ни дудочек, ни красавиц пастушек. Даже обыкновенную девушку, веселую толстушку Машеньку, наш бригадир Алексей Тихонович отказался брать с собой. Он считал, что женщины в перегоне скота приносят одни неприятности.

Мы, то есть я и Дима, говорили, что это глупо. Правда, путь предстоял длинный, как нам придется в дороге — никто не знал. И все же лишний человек в перегоне не помеха, будь это даже девушка. В других бригадах женщины были и хорошо справлялись со своими обязанностями, но спорить с нашим бригадиром было бесполезно. Он не стал выслушивать наши возражения, сказал:

— Пойдем втроем. Кто не желает — пусть уходит. Мне не нужны трусы и бабы не нужны.

И мы смирились. По совести говоря, мне было все равно, идти втроем или вчетвером. Волновался Дима, это ему хотелось, чтобы Машенька была с нами. Машенька ходила всегда в больших кирзовых сапогах, телогрейке и платке, который она не развязывала даже в жару. Она обихаживала Диму, обстирывала его, они вместе ели в столовой приемного пункта, вечерами после работы часами ворковали неразлучно на скамейке.

Дима сам внес ее в список бригады и долго доказывал и просил в конторе, чтобы она шла с нами, но слово Алексея Тихоновича оказалось решающим.

Мы вышли из Холбанура в начале сентября. Ветер и дождь свободно гуляли по горному плато, поросшему редкой травой цвета Диминой гимнастерки. По склонам сбегали мутные ручьи, образуя у подножия глиняные разводья, похожие на огромные блины. Дорога лежала через Алтайские горы, через перевалы и тайгу. Каждый год, как только покрывался Алтай зеленью, по древней дороге двигались из Монголии бараньи гурты. По этому исхоженному многими поколениями пути гнали теперь свой гурт и мы: Алексей Тихонович, Дима и я.

Нашему бригадиру мы подчинялись, но не любили его. Его худая однорукая фигура в облезлом малахае, его твердое деревянное лицо с двумя морщинами, которые, как две скобы, резко выделяли губы и нос даже на забородатевшем лице, колючие глаза — все это не располагало к нежным чувствам.

Кроме того, он никогда не делился с нами мыслями, ни о чем не расспрашивал, не рассказывал никаких историй и сам не слушал. Для нас и для баранов у него были заготовлены одни и те же односложные слова: «стой», «давай», «вправо», «влево». На нас с Димой это действовало хуже всякой ругани.