У Арины под кожей перекатывались мускулы.
— Потап! — крикнул в толпу Прохор. — Возьми чистокровку. А ты пошли в дом, — пригласил он Кузьму.
Из толпы вынырнул парень и схватил за повод кобылу, кобыла вздернула головой и как топором саданула передней ногой Потапа. Ладно, что со скользом, только сапог рассекла. Толпа взвыла от восторга.
— Ох ты! — засмеялся, вернее, ощерился Долотов. — Не видал, чтобы конь передними так сек.
Кузьма провел Арину во двор.
— Теперь не выпущу, — закрыл на засов ворота Прохор.
Кобыла, шумно дыша в ухо Кузьмы, шаг в шаг прошла по двору к дому хозяина.
Потап закинул калитку, догнал отца. Около сеней Прохор остановился. Кузьма закинул Арине за шею повод и отпустил кобылу.
— Пусть походит, — пояснил Потапу.
Из сеней несло кислыми кожами.
Ноздри кобылы раздувались, она втянула в себя воздух и было шагнула за Кузьмой через порог.
— Может, к сену ее, — подскочил Потап, — батя не похвалит, так коня с дороги. Он у нас за коней шибко со спросом.
— Пусть походит, — повторил Кузьма и шагнул в сени за хозяином.
В полумраке тускло светились железные дверные петли. В колодах под стенкой мокли кожи, а справа уже совсем неприметный ход. «В мастерскую», — догадался Кузьма. Он хотел получше разглядеть мастерскую, но сзади напирал Потап, и Кузьма вошел в дом.
Изба была просторная, чистая. В красном углу под вышитыми рушниками на треугольных подставках стояли иконы. Хозяйка копошилась у стола. Кузьма широко перекрестился и тогда поздоровался с хозяйкой, а затем подошел и поглядел в окно.
— Да никуда твоя кобыла не денется, я сам ее облюбовал.
Арина увидела через стекло хозяина, подошла к окну и приплюснула ноздри.
— Да ты что, сдурела, — отмахнулся рукой Кузьма. — Выдавишь стекло!
— Я бы ее и за стол посадил, — вдруг сказал Прохор и задумался, впер в неведомую даль взгляд. — Вывернул ты мне душу, — перевел он на окно глаза. — Сколько возьмешь?
Кузьма сделал вид, что не расслышал.
— Так сколько? — на самой низкой ноте повторил Долотов. И от этого вопроса холод прошел под рубахой Кузьмы. — Ладно, — одернул себя Прохор. — Раньше как — накормишь, напоишь, а потом спрашиваешь.
Долотов вынес из-за печи четверть самогона, поставил на стол. Самогон колыхался и был прозрачен до синевы. Этим временем хозяйка подала в чугунке дымящуюся, белую, как соль, картошку и соленые отборные грузди на блюде.
Кузьма осмотрелся, в глаза бросилась высокая резная кровать с горой подушек. Скамейки, пол, стены бревенчатые. От беленой печки свежо пахло известкой. Домотканые отбеленные половики были настолько чистые, что страшно ходить по ним. Да и сама хозяйка с русой косой, в вышитой крестом кофточке словно вышла из сказки. На гостя она и не поглядела, только проворнее стала выставлять на стол из русской печи чугунки да горшки.
