«Ты только, Кузька, мать твою капуста рожала, камни в руки не хватай. Кулаком не изувечишь, а характер выправишь». Рассказывал отец Кузьме, что, из солдатчины возвращаясь, дед по дороге со станции схлестнулся на кулачки.
Кулачки — праздник, состязание. Лапта, бабки — для подростков забава, городки — куда ни шло, а мужики ввязывались поразмять руку. Нет деревни на Руси, села или города, где бы не сходились на кулачки, не дрались улица на улицу, край на край. На кулачках проверяли бойцовские качества. Были свои вожаки. Дрались отчаянно, стойко. Другой раз день хвощутся, пока солнце не упадет в хмельной винный пастой заката. Как говаривал дед Аверьян, «нарабатывали характер».
Паникеров и трусов били и свои, и чужие — «правили». Трусу не было места ни на том, ни на другом краю. Не без того, что и хорошему бойцу перепадет, если зазевался на другой улице. Кузьму не трогали. Побаивались деда Аверьяна. Сказать по правде, ни Федор, ни Кузьма, ни дед Аверьян за пазухой камня не носили, в кутузке не сиживали. Пахали землю и по дереву были мастера, а что кулачники, так весь город край на край сходился. Не проходило праздника, чтобы с деда Аверьяна шубу не спустили — другой раз один воротник валяется. А вот на пасху Христову, Кузьма хорошо помнит, дед Аверьян спьяну закатился к заречинцам на другую черту города, да и остался там до ночи. Гуляли, гуляли и, как всегда, вышли на кулачки. Никто деда Аверьяна не смог сбить с ног. А когда возвращался, то на мосту накинули ему на голову тулуп и шкворнями отходили, да так, что неделю мок в корыте, чтобы снять исподнее. Хорошо еще, что мертвым притворился.
А потом уж он с сыном своим Федором, да и Кузьма подсоблял, сводили с заречинцами счеты — весь город помнит. Как встретит дед кого из своих обидчиков, поймает в темном переулке — и по ребрам, а рука у деда — оглобля, врежет — только похрустывает. Вспомнил Кузьма деда, может, и некстати, сравнил с Аверьяном: тоже будет ладный мужик — хороший корень, ничего не скажешь, должна бы родова и на эти берега перенестись. Посмотрел на свои руки Кузьма — кулак как кулак, звонкий. Но до деда — как воробью до кошки.
Затрещала трущоба — Кузьма даже вздрогнул: Арина, будь ты неладна. Кобыла шла с пучком травы. Кузьма вначале подумал — веник, присмотрелся: куст тальника, вспомнила бродяжье.
— Ну, иди, — подождал Арину Кузьма. Вот как у коней бывает, как жеребушкой ходила за Кузьмой, так и теперь… Кузьма обмахнул с Арины комара и пошел дальше.
