Это из романа «Козлёнок в молоке». В нём также мы чувствуем, как герой и город врезаются друг в друга, сплетаются цепко и надолго, но не по собственной воле, а в силу обстоятельств вынужденных. Казалось бы, эпизод едва ли не случайный: обычное воспоминание героя, а сколько в нём городского подтекста, ощущения неизбежных и горьких закономерностей столичной жизни описываемых лет (имеются в виду 50–60-е годы прошлого столетия). По нему можно догадаться о стеснённости жилищных условий простых москвичей тех времён, когда детей приходилось отправлять в кино, хотели они этого или нет, в случае «неординарных» личных обстоятельств; за буквами как будто проступает краска стыда матери героя, ни под каким видом не признающейся сыну, для чего дядя аспирант так долго засиживался, а картина школьного мальчишечьего обмена тех лет будоражит и мою память о том своеобразном натуральном хозяйстве, в котором большинство предметов вожделения нельзя было купить, а лишь привезти из-за границы или выменять у кого-то, кому тоже привезли. В текст искусно вмонтирована целая палитра московских нравов, московских обычаев, и чужак аспирант не приживается в ней, исчезая бесследно, как ненужная краска.
Московская вселенная Юрия Полякова – это во многом вселенная подтекста, вселенная размышлений. У этой вселенной свои короли и принцессы, свои шуты, свои чернорабочие. И если кому-то покажется, что она организована чересчур хаотично, то это лишь оттого, что всю сразу её невозможно охватить.
Стоит сказать, что проза Юрия Полякова совершенно по-новому показывает нам москвича. Ни для кого не секрет, что «москвич» и в словесном, и в культурологическом обиходе давно уже нечто большее, нежели просто житель столицы. Отношение к москвичам острое и подчас совершенно противоположное. Одно дело, когда житель столицы начинает служить срочную службу где-нибудь в глухой российской глубинке, а другое – когда его расположения с придыханием ищут провинциалки с целью стать супругой обладателя вожделенной столичной прописки.
Для Полякова москвич – это родной человек, современник, земляк, человек общей с ним доли. Я полагаю, что Юрий Поляков оправдал коренного москвича, развеял устойчивый в стране миф о надменности и некой хамоватости жителей столицы. Образы москвичей у писателей одного с Поляковым поколения, придерживающихся либерально-постмодернистских взглядов, чаще всего получались искусственными. В них не было ничего узнаваемо московского, скорее общеинтеллигентское или же общелиберальное. Поляков придал своим московским героям черты той беззащитности, которые отличают человека внутреннего от любителя внешних эффектов, всегда замешанных на духовном вакууме. Его герои остаются обманутыми чаще, чем обманывают сами. Они обманываются не из губительного простодушия, а из-за невозможности изжить из своих характеров старомосковскую черту: верить людям до последнего, поскольку неверие унижает самого себя. Кто-то скажет: не все москвичи такие. Конечно, не все… Из стольких-то миллионов! Но Полякова интересуют как раз такие, добрые и хорошие люди. Его городская вселенная строится на них, и на их фоне остальные её обитатели видны с фотографической чёткостью во всей гамме своих добродетелей и пороков.
