– Мороженое купил? – спрашивала Оксана. Он молча вынимал из-за спины эскимо.
– Устала как собака, – доверительно сообщала она и слизывала сразу полмороженого. – Куда пойдём?
– Может, в Сокольники? – предлагал Башмаков, сладко мертвея от предчувствия долгих поцелуев в пустых аллеях.
– Нет, сначала надо где-нибудь глаза пронести!
«Пронести глаза» означало пошляться по магазинам – ГУМу, ЦУМу или калининским стекляшкам, поглазеть на товары, которых тогда, кстати, было ещё довольно много, прицениться и, конечно, ничего не купить. Башмакову родители выдавали на всё про всё полтинник в день, а Оксана ползарплаты отправляла матери и младшим братьям в Тулу или сама ехала туда с сумками, набитыми мясом, колбасой, фруктами и сладостями. Оксанин отец пять лет назад завербовался на Север – подзаработать, и его буквально через месяц зарезал в драке расконвоированный зэк.
Как тонко здесь вплетён город в трогательную канву юношеской любви! Причём вплетён не намёками, а целым сонмом конкретных деталей и мест. Понятно, что герой навсегда запомнит Красную Пресню с её Трёхгоркой как мекку щемящего ожидания, Сокольники – как территорию, где можно избавиться от стеснения, а стекляшки Калининского – как пока ещё прикрытые ворота в возможную будущую серьёзную и обеспеченную жизнь. Уверен, что все три упоминаемых района выбраны не случайно. Каждый из них обладает особой московской сакральностью. Красная Пресня – это родина бунта, кровавое подбрюшье центра, вечное сплетение живой истории и живой жизни; Сокольники – наглядное подтверждение заложенной в Москву привольной парковости, смелой идеи пригорода в городе, своеобразной столичной изюминки; Калининский проспект (Новый Арбат) – это воплощение советского модерна, олицетворение вечного городского обновления, прямая дорога на Кремль и начало дороги на Запад. И вот всё это значимое, и при этом не выпирающее, тайно-протяжённое входит в героя, романтизируется, крепнет, насыщает обычную житейскую историю первой влюблённости урбанистической легендарностью, делает из частной общей, узнаваемой, а впоследствии уже чуть ли не личной для всякого читателя. Теми же маршрутами пробавлялась не одна московская история, далеко не одна… И сколько ещё их повторится на тех же улицах и проспектах…
Я положил трубку. Но душа уже опустела. Мне даже показалось, что на полу валяются дохлые бабочки, похожие на разбросанную колоду порнографических карт. Такую же колоду я выменял в седьмом классе за японскую шариковую ручку, которую подарил мне один соискатель; ему моя мама печатала диссертацию. Кажется, у них что-то было… Во всяком случае, столько денег на кино и мороженое мне не давали ни до, ни после… Защитившись, соискатель исчез, уехал в свой город, а постоянные заказчики ещё несколько месяцев интеллигентно удивлялись, что, такая обычно аккуратная и внимательная, мама сажает одну опечатку на другую.
