— Вот, товарищ майор, это и есть наш Самутин, — говорит старший лейтенант и проходит к столу майора, придвигает стул и садится сбоку, чуть поодаль майора.
— Садитесь, — говорит майор, показывая на стул посреди комнаты, между письменным столом и дверью.
Краем глаза вижу сбоку у двери привинченную к полу табуретку, на какой приходилось сиживать на допросах у моих следователей. «Позорная табуретка» — зовется она у нас. Про себя отмечаю: посадили не на эту табуретку — на нормальный стул. Понимаю, что это означает — обхаживать собираются.
Разговор начал майор, как и положено хозяину кабинета. Для начала выдавил на губах улыбку. Видно было, как это у него туго получилось. Спросил — как живется? Как работается?
Вот, тридцать лет прошло, а до чего же трудно, тяжело рассказывать… Все помню, до последних мелочей, а писать трудно.
Ответил я майору, где работаю, кем, живу в бараке, сплю на верхних нарах, жизнью доволен.
— Вы кого-то ждете из родных? — вдруг спросил еще майор.
Знают ведь и это! — мелькнуло быстро в голове. Мать собиралась ко мне приехать, ехала уже, где-то в дороге была. Тогда родственникам разрешалось приезжать повидаться со своими, только добираться в Воркуту по тем временам было совсем непросто. А не виделись мы с матерью уже семь лет. Отец успел умереть за это время.
— Да, — говорю. — Мать хотела приехать.
— Ну, что ж, хорошо, повидайтесь, — сказал майор. — Но нам с вами вот о чем хочется поговорить. Вы совершили тяжкое преступление…
Я весь натянулся внутренне — началось, вижу, сейчас будут уговаривать, уламывать, склонять на вербовку, одним словом, это ясно. Вот когда держаться надо! А майор продолжает:
— …Совершили тяжкое преступление… изменили родине… но советская власть, родина, вас пожалела, пощадила, оставила вам жизнь, дала возможность исправиться и заслужить право вернуться к честной жизни. Вы не считаете, что и вы должны что-то сделать такое, чтобы оправдать оказанное вам снисхождение, отблагодарить родину?
Как не понять, куда это все клонится?
Наш рудницкий кум ласково смотрит, улыбается, головой мне кивает, поддерживает, на утвердительный ответ подталкивает.
Можно, конечно, сразу сказать — нет, и все, и лучше было бы, меньше канители и мытарства. Но еще не затвердел я настолько, сколько надо для такого ответа, и решаю про себя избрать другую тактику — прикидываюсь дурачком, понимаю-де мол буквально.
— Да, конечно, я сознаю свою вину, благодарен родине, стараюсь честно работать на своем месте…
