– А ты быстрый, парень. Не могу поверить. Ну, конечно, ты понял, что я не выкладывался.
Пока я ждал снаружи, он надолго застрял в магазине. Полли, помогавшая ему, вовсе не выглядела недовольной из-за его повторного появления и привередливости, с которой он выбирал спички. Когда я посмотрел в окно, Терри, похоже, сильно ее смешил. Такой уж он был, беззаботный и беспечный. Мог ли Терри действительно любить кого-нибудь, не говоря уже о бедном маленьком шустрике, таком как я? У меня вдруг перехватило горло.
Печаль сопровождала меня до самого дома, став еще глубже во время восхитительного ужина из куриных блюд, который приготовила мама, тогда как я не мог проглотить и кусочка. Отец, пребывавший в одном из своих лучших настроений, когда душа нараспашку, выказал особую любовь к Терри, дав ему соверен, на который, видимо, Терри рассчитывал и который, скорее всего, и был целью его визита. Затем мой кузен зажег карбидную фару на велосипеде, вскочил на него и отправился в Лохбридж.
Когда он скрылся из виду, я пошел на кухню.
– Мама, – сказал я, подходя к ней, – пусть и не очень-то, но все-таки я игрок.
– Ты? – без энтузиазма сказала мама. – Не знаю, хочу ли я, чтобы ты был игроком.
– Но это хорошо ведь. Терри сказал, что я игрок, когда мы бросали монету на яблочный пирог.
– Яблочный пирог? – Мама в недоумении повернулась, ее руки были в мыльной пене. – Вот почему ты не ел за ужином.
– Нет, мама. Я ни чуточки не попробовал пирога. Терри все съел.
– И откуда же взялся этот знаменитый пирог? – Теперь мама очень странно и вопрошающе смотрела на меня.
– Ну, мама, это я его купил и записал на наш счет.
– Как! Ты записал на наш счет!
Мать была изумлена. Отец же, который подошел и все слышал, вдруг спросил:
– Как Терри бросал монету?
– Он вел себя честно, папа. Он сказал: орел – его выигрыш, решка – мой проигрыш.
Отец зашелся от смеха, столь долгого, что все закончилось тяжелым кашлем с бронхиальным спазмом.
– Юный мерзавец! – задыхался отец. – Он типичный Кэрролл.
– Не вижу тут ничего смешного, – холодно сказала мама. – Я поговорю с тобой серьезно об этом утром, Лоуренс. А теперь ты пойдешь прямо в постель.
Я медленно и грустно разделся. Этот день, начавшийся так радостно, горечью стоял во рту. Мои ум и совесть испытывали тяжесть вины. Разве я не предал Мэгги, дорогую Мэгги, моего друга и защитника, да, отмахнулся и отрекся от нее, и все ради двоюродного брата, который думал обо мне не больше, чем, скажем, о коробке спичек фирмы «Свон»? Больше всего на меня давила тайна, связанная с моими родителями, в которую Терри меня посвятил, изоляция, в которой мы были вынуждены жить. Я уткнулся в подушку и позволил пролиться горючим слезам.
