И тут же заорал его младший мальчонка, запричитала жена.
— Чего опять? — рявкнул спросонья конюх.
— Беда какая-то, — пробурчал Бацлев. — Глянь, иде твои подмастерья? А то как бы не худо чернявому твоему. Кабы не он — на мосту-то сидит!
Конюх Троим вышел босой, в ночной рубахе. Следом вышла его жена с мальцом на руках, встряхивая ребятёнка и глазея за реку.
— Ой, чего же там? — удивилась она без испуга.
Не очень и испугаешься рядом с таким огромным мужем.
— Никак Петря сидит? — предположил Бацлев.
— Ни-и, — протянула глазастая жена конюха Еленка. — То не Петря, то, верно, барчонок. Вон и кольчуга на ём блестит промеж плаща. Как отец долой со двора, так и принарядился опять. Кнута на него нет.
— Точно, барчонок, — кивнул конюх. — Пусть сидит, кто ему указ!
И уже повернулся, чтобы уйти, но тут тьма над рекою дрогнула, разошлась на миг алой болезненной трещиной, и перед мостом соткалась из воздуха женщина в чёрном плаще, похожем на крылья.
Парень на мосту вскрикнул, кинулся ей на встречу, но остров не пустил его, выставив впереди стену из зелёных пылающих нитей.
Женщина сделала шаг на мост, нити раскалились перед ней, заалели, оставаясь зелёными со стороны юноши.
— Мама! — закричал мальчишка и ударился о мерцающую стену. — Мама!
— Сдурел, — констатировал конюх. — Видно, свихнулся от одиночества и мать вызвал.
— Так она ж умерла! — испугалась Еленка и зашептала, продолжая нервно встряхивать замолчавшего уже младенца. — Сатана, Отец наш, спаси нас в геенне своей огненной…
— Мать-то умерла, а химер в Аду много. — Конюх сплюнул. Повернулся в Бацлеву. — Буди баб. Пусть несут рушники. Зацепим его арканом, оттащим с моста. А там, говорят, надо в рушник запеленать от безумия. Не дай Сатана, пролезет пацан к этой твари промежду ниток.
— А если она к нам сюда пролезет?
— Тогда — так и так хана, — фыркнул конюх. — Но, думаю — остров обережёт. А вот парень и учудить чего может. Дурной он. Беги, буди баб. Я за арканом пойду.
Мост содрогнулся. Паутина заклятий проступила над ним зеленоватыми пламенными нитями. Женщина в чёрном плаще ступила на деревянные слеги, и лини запылали злыми алыми лезвиями.
— Мама? — пробормотал «Киник» и снова ощутил мучительный позыв рвоты.
Его тело пыталось вывернуться наизнанку, вылезти из него мясом наружу. Это измучило его, не давало сомкнуть глаз, поспать. Он так хотел уснуть и перестать бороться.
Зачем он здесь? За что борется? Что с ним? Почему так больно и горячо? Ведь где-то же есть покой?
