— Может, мне поступить к нему писарем? — усмехнулся Микал, вспомнив свой разговор с председателем аульского совета.
— Чем прикидываться дураком, лучше прикинуться умным, — рассердился отец.
— Я пошутил, баба.
— В шутку порой глаз выкалывают. Если Данел узнает, что ты домой заявился, он с тобой так пошутит, что долго потом смеяться не захочется. Или ты не знаешь, что у него старший зять в ГПУ самый главный начальник? Воллахи! — Тимош задрал руки кверху, — правду говорят русские: «Из грязи — в князи». Такой стал важный этот старый ишак Данел.
— Да ведь он и в самом деле князь, — снова усмехнулся Микал. — Его прадед был ингушским беком.
— Э… какие там князья, — скривился Тимош. — У твоего Данела только и княжеского, что спесь да гонор. Оборванец. Добрался до власти — теперь всех порядочных людей готов затолкнуть в козлиный рог: у меня зерно забрал, у Каргинова Аксана забрал, у Хабалова Мырзага тоже. Даже дочери своей не пожалел — выгреб из ямы пшеницу со своими чертовыми райхлебовцами, чтоб у них выгребли из животов их собственные кишки.
— Какой дочери? — спросил Микал как можно равнодушнее, а сердце у него забилось — не унять.
— Млау.
— Она вышла замуж? — вырвалось у Микала.
— Клянусь богом, что же в этом удивительного? — оторопело взглянул на него отец. — Было бы странно, если бы она до сих пор сидела в отцовском хадзаре.
— За кого же она вышла?
— За Баскаева Бето.
— За Бето?! — снова не удержался от возгласа Микал. — За сопливого Бето? Этого перекошенного верблюда?
— У этого сопливого дом под черепицей и в кошельке червонцы водятся…
О чем дальше говорил отец, Микал плохо слышал, одна лишь мысль всецело завладела им: Млау замужем! Красавица Млау, черноглазая, белозубая, с ямочками на щеках. Как же он забыл, что ей уже двадцать три года и что она просто–таки обязана быть замужем, ибо по осетинским понятиям девушка в восемнадцать лет считается перестарком, а в двадцать — старухой.
— Ах, дурак! — Микал так сжал оправленный в серебро рог, что он едва не треснул.
— Что?! — воззрился на него отец и сжал в свою очередь палку с изображением бараньей головы на рукояти. — Как смеешь ты, мальчишка, обзывать дураком своего родного дядю?
Тут только дошло до Микала, что отец продолжает рассказывать ему про обиды, нанесенные новой властью близким и родственникам.
— Я не посмотрю, что ты Георгиевский кавалер, обломаю о твои бока палку, — замахнулся старый Хестанов полированным костылем.
— Прости, баба, — нагнул голову Георгиевский кавалер, — я ее хотел обидеть дядю. Дядя умный, это я — дурак.
