Улыбаясь, он помахал над головой нераспечатанным конвертом.
— Твое! — прокричал он. — Только что… из общежития…
— Не читай! — взмолилась она. — Мы вместе…
Но ее снова унесло от него.
— Я хочу к Виктору, — сказала она своему партнеру.
— Еще один тур!
— Нет.
— Устали?
— Да, голова что-то…
— Слушаюсь, доктор. Есть к Виктору!
Он неподвижно стоял на том же месте. Конверт был вскрыт. В руке его белело злосчастное письмо. Рука дрожала. У Виктора дрожала рука! С раскаянием и жалостью она вскинула на него глаза. Лицо Виктора было пугающей, меловой бледности. И оно застыло, закоченело, будто на пронизывающем ледяном ветру.
Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из лейтенантов увидел Виктора таким!
Она попыталась загородить его спиной. Он не шелохнулся, ничем ей не помог. Тогда она решительно взяла его под руку и повела к выходу.
И опять надоедливый хор лейтенантов:
— Доктор, так рано? Будет еще концерт, потом праздничный ужин!
— Не могу. Я же с дороги, товарищи. Ноги не держат, так устала.
— Но завтра, мы надеемся… Завтра катание на катерах… Виктор, что же ты?
— Да, да, катера, завтра…
Лейтенанты церемонно проводили гостью до ворот. Еще несколько минут пришлось Виктору испытывать муки веселой бессвязной болтовни, а она страдала за него и вместе с ним.
— В гостиницу? — спросил он, когда они остались одни за воротами.
— На станцию автобусную. Я приехала из Алупки.
— А!
И все же он не смог сразу поверить в свое несчастье. Где-то, видно, теплилась еще надежда. Он спросил отрывисто:
— Это правда — все, что там, в письме?
— Да, Витя…
— Зачем же ты приехала, не понимаю.
— Я боялась, что письмо не дошло. Я хотела тебя повидать, чтобы самой сказать и…
Но он не промолвил ни слова, пока они не добрались до станции.
Ночь была теплая, звездная, и на бульваре так пахло розами, что еще больше хотелось плакать. А ведь она не была тонкослезкой, далеко нет.
Автобуса пришлось ждать минут двадцать. И это были самые тяжелые минуты.
Виктор сходил за билетом, потом купил в буфете коробку папирос, хотя, помнится, во время своего приезда в ноябре не курил, а для нее принес пачку печенья.
— Ты же не ела целый день, — буркнул он.
Однако она не могла притронуться к угощению — ком стоял в горле. Зато Виктор дымил не переставая.
Они сидели в зале ожидания на скамье. Тягостное молчание длилось. Им не о чем было говорить! Несколько раз она пыталась объяснить, как все произошло, но тотчас же пугливо замолкала, наткнувшись, будто на стену, на его отчужденное молчание.
