Судя по температуре воздуха и виду улиц, еще была зима, но солнце не садилось так долго, что сознание Севы незаметно перешло на летнее время, и стало казаться, что стакан наполовину полон, что тьма, поглотившая мир на несколько месяцев, была сном, наваждением, исключением, а сейчас продолжится настоящая, устремленная к свету и теплу жизнь. Лет до двадцати он по уши влюблялся в сверстниц, нет, даже любил, страдал, сох, жил этими отношениями, сплошь безответными. А после двадцати романтическая сторона дела как-то сама собой отпала, и осталась просто радость оттого, что находятся такие, которым он может нравиться, и что из них порой тоже можно выбирать. Отношения с женщинами стали приятным, но не влияющим на картину мира развлечением. И вот поди ж ты — одно объятие и пара царапин на груди — и жизнь опять набирает разгон, без всяких объективных доказательств с ее стороны. «Я думала, ты не придешь», — сказала она, увидев его на следующий день, стоя на табурете и снимая с верхнего ряда рубашки, вывешенные у входа в павильон. «Я знал, что это будут твои первые слова». Он взял ее на руки вместе с ворохом одежды, который она держала, и понес внутрь. Но там, в павильоне, не найдя места, куда можно было опустить ее, он только театрально покрутился и со вздохом поставил Алину на пол, переключив внимание на чайник: «Где туалет? Я схожу за водой». Она протянула руку и так близко поднесла ее к лицу Севы, что он не мог не заметить на маленьком, ошеломительно красивом безымянном пальце тонкое обручальное кольцо.
К своим тридцати годам Алина давно прошла путь, предначертанный выпускникам-медалистам, вступившим в студенческий брак и первые годы семейной жизни восторженно верившим, что понятия «диплом» и «семья» неразрывно связаны с движением к достатку и счастью; путь, на котором она одного за другим родила двоих детей, совмещая уход за ними с работой по специальности, а больше — с мучительной работой над собой — в попытке не сойти с ума от механически повторяемых месяцами одних и тех же хлопот по дому, от уколов свекрови, уступившей им с мужем свою квартиру, но постоянно пытавшейся все контролировать, от безразличия и безволия мужа, который, впрочем, никому ничего плохого не сделал; она прошла тот классический путь, воспоминаниями о котором так часто с хрипотцой в голосе делятся между собой заматеревшие, циничные, закаленные в жизненных бурях женщины под тридцать пять, способные часами напролет рассказывать о своей первой монашеской юности. Ветер времени больше не разворачивал и не подталкивал Алину в нужном ему направлении: с тех пор как она взялась за весла, для нее имела значение только сила ее собственных мышц, потому что, случись шторм, судьба ее корабля, в котором плыли и ее дети, теперь зависела только от этой силы. Разумеется, Сева не мог играть в жизни Алины настоящую мужскую роль. Но она и не искала того, кто мог бы сыграть ее: в ее положении такая находка могла быть скорее чудом. По правде говоря, она и не нуждалась в этом чуде. Сева, конечно, понравился ей внешне, он просто умилил ее своим непосредственным, честным взглядом куда-то вдаль. И она так страстно загорелась идеей пожалеть себя им, что за пару дней влюбила его в себя. Конечно, ей льстило, что интеллигентный, яркий юноша, только- только вступающий в жизнь, с головой втрескался в замужнюю тетку, мать двоих детей, торговавшую на рынке ширпотребом и далеко не из баловства ежечасно выкуривавшую по сигарете.
