Своего первого ребенка я представляла себе где-то в далеком будущем, когда жизнь моя давно будет устроена, — я буду жить в большом светлом доме, может быть, за границей, а главное — рядом будет мужчина, в любви, в силе, в доброте которого у меня не будет и тени сомнения. Жизнь эта представлялась мне озаренной какими-то сказочными солнечными лучами — как в картине Яблонской «Утро». Начаться эта взрослая жизнь, по моим представлениям, должна была лет через восемь или десять, но уж никак не сегодня. Даже если бы Пэпэ разделил со мной ответственность за ребенка, никакой роли в нашей жизни я для него не видела. Я приняла решение. Маша, как мой опекун, поддержала меня. Я и сегодня считаю, что поступила правильно. Может быть, это было убийством, но появления на свет второй такой же сироты, как я, не хотела. В Несвиж я вернулась другим человеком. Те же скучные занятия, те же строгие взгляды преподавателей, интонации их голосов, от которых хотелось повеситься, смешки и глупые разговоры учениц, да и сам этот город — все напоминало мне какой-то отвратительный муравейник, на который сядешь по рассеянности, а потом хочется пнуть по нему и убежать. Что могло дать мне училище? Место учителя в деревне? Нищету до пенсии? Я любила детей, мне не терпелось попасть на практику — поработать в начальной школе, но сейчас, после события, отрезвившего меня и заставившего по-взрослому посмотреть на мою будущую жизнь, я понимала, что такой жизни, которой я хочу для себя и своих детей, школа не обеспечит мне никогда. Хотелось найти что-нибудь новое, востребованное временем, освоить какую-нибудь интересную профессию, например, в области дизайна или интерьера, да на худой конец — устроиться торговать на рынке. И прав был Пэпэ: за этим, конечно, нужно было ехать в столицу.
Зацвели сады. Стояли длинные светлые вечера. Учиться совсем не хотелось, я ходила по парку, смотрела, как оживает природа, слушала птиц, всем сердцем вдыхала эту весну, словно делала это первый раз в жизни. И хотя эти теплые, почти летние дни, эти душистые ночи, полные птичьих голосов, эти неожиданные, давно уже забытые грозы наступили не для меня одной, мне казалось, что теперь Господь вновь повернулся ко мне лицом, простил мне мои проступки, и все у меня в жизни получится.
4
Начиналось все, как у всех. С трех лет Севу водили в цирк, для него выписывали «Веселые картинки», в четыре года он уже мог читать, складывать двузначные числа и даже кое-что понимал из взрослого мира, но по-настоящему любил, наверное, только игрушечные автомобили на батарейках — машину-клоуна, танк и военный вездеход с прожектором, да еще поездки в Абхазию, в пионерский лагерь, где начальником был его дед и где всегда отдыхали еще пять-шесть родственников. Каждый раз целый месяц перед поездкой он жил ее ожиданием: вот балкон на четвертом этаже, где он скучал с подсаженной к нему прабабкой, отделяется от дома, летит; дырки между щитов, прилаженных к решетке, превращаются в иллюминаторы; они садятся в темноте и пускаются на поиски где-то затаившегося пазика с неповторимым кожано-резиновым запахом в салоне. В восемь лет им овладела любовь к географическим картам, атласам и схемам. Он выучил названия всех стран мира, знал количество жителей в них, столицы и крупные города. Он копил деньги для покупки планов городов, и если там не указывались маршруты городского транспорта, дочерчивал их по своему усмотрению. Микрорайон, в котором он жил, покрылся сетью велосипедных маршрутов со своими конечными и промежуточными остановками, которые он старательно объезжал, чтобы по вечерам фломастерами чертить их схему. Тогда же он начал выдумывать города. Сохранилась тетрадка, на каждом развороте которой нарисован план фантастического города или целой агломерации со своим автобусным, троллейбусным, трамвайным и речным сообщением. В одиннадцать лет он составил план некоего карликового государства и всех его населенных пунктов, где помимо маршрутов транспорта были обозначены важные административные здания: в столице на главной площади стояло здание парламента, от которого лучами отходило пять улиц; левее располагался парк, и вдоль парка к площади шел трамвай. Со временем он стал обозначать каждый дом, арку, ограду, памятник, а потом и вовсе изображать все в изометрической проекции, — пока в девятом классе, прыгая через гимнастического коня, не сломал руку и закованной в гипс рукой не написал первое стихотворение.
