Страсть, наслаждение, боль, радость и страх разом обрушились на меня в тот вечер на холодной февральской улице. В какую-то секунду я почувствовала такой подъем счастья, такой неожиданный разряд тепла, окутавшего всю меня с головы до ног, что уже почти плакала — из благодарности к Пэпэ, миру, Господу, не знаю, кому еще, — а Пэпэ как назло вдруг засуетился и заговорил: «Всё, всё, всё». Я вцепилась в него, как кошка, повисла на нем, не давая ему сбросить меня. Потом я, конечно, пожалела об этом. А в ту ночь долго не могла заснуть, все думала о будущем — о завтрашнем, о послезавтрашнем дне, — как буду смотреть на него, когда приду на репетицию, как посмотрит на меня он, что скажет. В ушах у меня звучали обрывки его фраз, произнесенных в парке, — цитаты из фильмов, анекдоты, какие-то приколы — в основном, именно это, потому что как только Пэпэ переходил на серьезные темы, голос его окутывала такая грусть, что я сразу просила его говорить о чем-нибудь другом. Следующее занятие у Пэпэ прошло как обычно, он ничем не выдавал своих чувств. Так же прошли и еще два. Я краснела, бледнела, бросала на него томные взгляды, а он говорил со мной точно так же, как с другими, мягко, с хитроватой улыбкой, так что я уже начала ревновать его ко всем, кому он улыбался. Студия была у нас не каждый день, и прошла неделя, прежде чем я сама подошла к Пэпэ и спросила, наконец, что с ним. «Не знаю, как тебе объяснить, Лёсик, — начал он, глядя в окно. — Я никогда не забуду тот вечер. Но. это все против правил. Прости. Твое будущее не со мной», — последнюю фразу он произнес каким-то металлическим голосом и пристально посмотрел на меня не терпящим возражения, учительским взглядом. «Да я и не жду от тебя никакого будущего!» — отвечала я уже сквозь слезы, а сама спрашивала себя: «А чего, чего же я жду от него?» Слезы у меня полились градом — мне кажется, я никогда столько не плакала, как в тот первый год учебы, от обиды, от счастья, не знаю, от чего еще. Пэпэ подошел было ко мне — я сидела перед ним на стуле, — но я вскочила и выбежала в коридор.
Мне хотелось с кем-нибудь поговорить обо всем. Но кому расскажешь? С Пэпэ я больше не разговаривала, и сам он молчал — наверное, чтобы не усугублять положение. Недели две или даже месяц я еще надеялась, что все не так однозначно, что он хочет проверить мои чувства и ждет, как я себя поведу; но, в конце концов, стало ясно, что слова его не разошлись с делом, решение он принял. Случись это сегодня, я просто плюнула бы на все, но тогда я извелась в поиске у себя недостатков. Не тот запах? Неопрятность? Глупый смех? Я предполагала все что угодно, кроме, конечно, одного — моего далеко не модельного телосложения, потому что уже тогда хорошо знала цену ему, видела, как сильно моя восточная стать волнует мужчин. Студию я нарочно не бросила — занятия в ней интересовали меня сами по себе, — но страсть к Пэпэ исчезла так же неожиданно, как появилась, как будто я получила от нее прививку на всю жизнь. Я почувствовала себя свободной и сильной. Вот только недели через две у меня вдруг поднялась температура, хотя больной я себя не ощущала, и по утрам начало тошнить. Я стала нервничать по любой ерунде. В поликлинике у нас была хорошая врач — все мне объяснила. Я поехала к сестре — у нас с Машей не было особой дружбы, но я не сомневалась, что с ее умом и умением решать вопросы она поймет меня и поможет во всем. Помощь, собственно, нужна была в одном — подсказать, в какую больницу лечь, и купить подарок врачу, который будет делать аборт.
