Но ничего особенного не произошло. Он рассказывал, как лучше оформить костюм Бабы Яги, — выступление наше приближалось, — а я смотрела куда-то в пол. В какой-то момент он вдруг сказал: «Выше нос, Лёсик! У тебя есть друзья? Сходите в парк, выпейте пива!» — «Я не пью, Петр Петрович. Разве что с вами?» — «И я не пью. Тогда. — он широко улыбнулся, — тогда парк?» — «Парк!» Парк был на отшибе, путь к нему лежал мимо замка, отделенного от города цепью прудов. Сейчас туда ездят толпы туристов, там многолюдно в любое время года. А тогда в замке был санаторий, и зимой возле него могли прогуливаться разве что его пациенты. Стояла оттепель, немного даже пахло весной. Каждое утро город просыпался в густом тумане, который к полудню поднимался, и становилось непривычно светло, почти как летом, а ближе к вечеру небо опять затягивало. На следующий день мы с Пэпэ встретились у ворот парка — светило солнце, но в самом парке, конечно, было сыро, кое-где лежал снег. Оказывается, Пэпэ все обо мне знал. Он сразу посоветовал мне смотреть в будущее — не задерживаться в педучилище, а ехать поступать в Минск в театральное. «Оставить вас?» — спросила я, совсем осмелев. «Оставишь», — он шел и смотрел куда-то перед собой. Я остановилась: «Я что, совсем вам не нравлюсь?» (Если скажет «нет», подумала я, — прощай, студия, и прощай, Несвиж.) — «Нравишься, Лёсик», — он улыбнулся своей загадочной улыбкой, и тут уже без слез, но с каким-то новым для меня предвкушением я обняла его. Что я запомнила с той встречи? Пейзажи, нарисованные тушью, — стальной закат, весь в паутине голых ветвей, рябь на воде, грязь на дорожках и тишину в природе и во всем мире. А главное — его руки, его губы, его слова. Я никогда раньше не целовалась всерьез — было пару раз с мальчишками в поселке, шутя и неумело. Пэпэ был моей первой любовью. После него было у меня много мужчин, но оценивала я их уже по-другому. Два или три часа мы гуляли по парку, назад возвращались в темноте. Я была все в том же платье с декольте, пальто было, конечно, расстегнуто. В парке Пэпэ так крепко меня обнимал — лицо у меня просто горело. И когда мы шли потом пустынной улицей, с какими-то автобазами с обеих сторон и единственной, раскачивавшей все вокруг тарелкой-фонарем, мне совсем не хотелось с ним расставаться. До фонаря было еще далеко, в каком-то порыве он прижал меня к забору, стал целовать шею и верх груди, и не знаю зачем, я скинула пальто и стянула платье с плеч.
