— Позвони завтра, как только выспишься. Если меня не будет, тебе скажут, где я.
Я взял свою сумку, сунул в нее две бутылки велтлинского и направился к двери. Маша пошла вслед за мной. У лифта она сказала:
— Мне так не хочется, чтобы ты уходил.
— Мне тоже, — сказал я. — Но думаю, что у нас нет выбора.
— Может быть ты и прав. Сегодня у девчонок нервозное настроение. — Она осторожно поцеловала меня в губы и легонько подтолкнула ладонью к лифту. — Я позвоню тебе завтра, милый.
Двери лифта захлопнулись, закрыв от меня Машу. Я ощутил, как лифт стремительно опускается вниз. Мне показалось, что я лечу в пропасть.
До Гены я добрался на метро. Дверь открыла Нина, одетая в длинный, похожий на японский, халат и мягкие тапочки.
— Ну вот, явился и блудный сын, — сказала она, увидев меня на пороге. И крикнула, обернувшись в коридор: — Гена, к нам гости.
Я поцеловал ее в щеку, прошел в квартиру. Гена полулежал на диване и смотрел по телевизору передачу о жизни бурых медведей на Аляске. Медведи ловили лососей, поднимающихся на нерест по горной реке. Увидев меня, Гена, сопя, поднялся, мы обнялись.
— Садись, старик, — он показал глазами на диван. — Я тоже сяду.
— Опять остеохондроз? — спросил я.
— Да, — Гена качнул головой. — Съездил в Карелию и там черт меня дернул переночевать в палатке. Тепло было. Даже жарко.
А видишь, что получилось?
Но по его виду я понял, что дело вовсе не в остеохондрозе.
В глазах Гены сквозила отрешенность. Да и весь он был не похож на себя, выглядел вялым и безучастным. Он откинулся на спинку дивана и спросил:
— Ты откуда?
— Из Праги, — сказал я, доставая из сумки свою книгу.
Гена повертел ее в руках, раскрыл обложку, посмотрел на фотографию и крикнул, сразу оживившись:
— Нина, ты видела?
Нина вошла в комнату, глянула на фотографию в книге и сказала:
— Я уже готовлю закуску.
Я достал обе бутылки велтлинского, поставил их на журнальный столик.
— Оттуда? — кивнул Гена на бутылки.
— Оттуда, — подтвердил я.
— Ну вот видишь, хоть один из нас выбился в люди. — Гена пошевелился на диване, выбирая наиболее удобную позу.
— Почему один? — удивился я. — А ты? А Валера? Никто из нас не затерялся даже в том беспределе, который возник в стране.
— Выбиться в люди и не опуститься на дно — вещи совершенно разные, — заметил Гена. — Но ты прав. Все мы дрыгаем лапками, все не потеряли чувства собственного достоинства.
В философских замечаниях Гены проглядывали усталость и пессимизм, которых я раньше не замечал. По всей видимости дела на работе у него разладились окончательно.
