Белобрысый матрос с белыми, выцветшими ресницами опрометью кинулся из каюты.
— Ведерко захвати! — уже вдогонку крикнул ему Овсянников.
Кованные сапоги застучали по железу палубы, слышно было, как под тяжестью матроса заскрипел трап. Через минуту палуба заскрипела снова и Мишка показался в дверях каюты. В руках у него было полное ведерко соленых ельцов. Наталья не поскупилась и наложила их с верхом. Мужики молча приступили к еде.
Канунников все ждал начала разговора. Он понимал, что пригласили его сюда не для того, чтобы составить застольную компанию. Из головы не выходили Гошка с Федором. Если они напакостили где-то, к ответу могут привлечь и его. Скажут — укрывает преступников. Евдоким скользил взглядом по лицам людей, сидевших за столом. Команда, казалось, настолько увлеклась обедом, что не замечала сидящего за столом постороннего человека. Между тем, ни к картошке, ни к рыбе он не притронулся. Это заметил лишь Овсянников.
— Ты чего не ешь? — спросил он, пододвигая чашку. — Бери картошку. Она у нас не хуже твоей рыбы.
Овсянников достал картофелину, положил перед Евдокимом. Очистил свою, разрезал на ломтики, посыпал солью. Поднял глаза на Евдокима и сказал без перехода, словно продолжая начатую мысль:
— Бакенщика на этом месте хотим посадить. — И начал есть картошку, запивая ее молоком.
Евдоким, будто не слыша, о чем идет речь, достал кисет и начал скручивать цигарку, нарочито тщательно слюнить бумажку. У самого, между тем, в голове крутилась только одна мысль: если возьмут в бакенщики, значит ни Зиновьев, никто другой уже не могут стронуть его отсюда.
— Чего молчишь? — в упор глядя на него, спросил Овсянников. — Ведь речь идет о тебе.
— Не молчу, думаю, — медленно произнес Евдоким.
— Негоже мне единоличника покрывать, но выхода нету, — глядя на Евдокима, сказал Овсянников. — Пока найдем человека, привезем его сюда, обустроим, потеряем время. А оно сейчас дороже золота. Утешаю себя тем, что хоть какую-то пользу государству приносить будешь.
Последняя фраза задела больное место в душе Евдокима. Неопределенность положения терзала его все больше. Особенно часто он стал задумываться над этим после поездки в Луговое. Он уже начал понимать, что одинокая жизнь на берегу — лишь отсрочка выбора, который надлежало сделать. Причем, времени на это у него оставалось все меньше и меньше. Сейчас Овсянников щедро протягивал руку помощи.
— Что делать надо? — спросил Евдоким, положив за ухо так и не прикуренную самокрутку.
