Но тут же подумалось о другом. Будь на месте Сухорукова иной человек, Безрядьевы так и остались бы землепашцами. Ведь и в то время были люди, сохранившие чистыми совесть и достоинство. Времена смуты выплескивают на поверхность пену. Когда отменяется совесть, карьеру на костях других делают подлецы.
Что я могу сделать для Безрядьева теперь, чтобы исправить несправедливость хотя бы задним числом? Рассказать людям о том, кто такой Сухоруков? Но они знают это и без меня. Знают и молчат потому, что не верят в справедливость. Простой человек как раньше, так и сейчас никому не нужен.
Я до сих пор не помню, как мы с Витьком приехали в поселок, что говорил я жене Антона. Помню только ее расширившиеся зрачки и сразу ставшее белым, словно известь, лицо.
Я отдал ей всех уток, которых мы настреляли вместе с Антоном, отдал обоих гусей. Отдал все, что могло напоминать мне об охоте. Никогда в жизни я больше не возьму в руки ружье.
Потом мне пришлось повторять свой рассказ в милиции. Вместе со следователем, Витьком и Шегайкиным мы снова на трех моторках ездили на то место, где Кузьма нашел резиновую лодку Безрядьева. Мы прочесали кошками все окрестности, но найти утонувшего человека в такое половодье можно было лишь при особом стечении обстоятельств. Нам это не удалось. Потратив на поиски целый день, мы вернулись назад.
Когда я рассказал обо всем Кате, она стала убеждать меня, чтобы я взял отпуск и хотя бы на месяц уехал из поселка.
— Тебе надо прийти в себя, — сказала она. — У тебя до сих пор трясутся руки. А, может, тебе совсем уехать отсюда?
Катя посмотрела мне в глаза. Она понимала, что чувство вины перед Антоном теперь будет преследовать всю жизнь и боялась, что здесь, в поселке, мне этого не вынести. Но я был убежден, что искупления не надо бояться. Очищение от вины проходит только через него. Она ждала ответа, не опуская глаз.
— Нет, — твердо сказал я. — Я выполню желание Антона: помогу Вовке хорошо закончить школу и поступить в сельхозинститут. Я сделаю это во что бы то ни стало. А еще, — я посмотрел на Катю, — а еще мне надо поговорить с тобой. Но это — потом.
Она опустила глаза и не стала продолжать разговор. Я проводил Катю до калитки и на прощание дотронулся пальцами до ее ладони. Она позволила мне это сделать.
На следующий день я договорился об отпуске и поехал в Новоселовку. У меня возникло нестерпимое желание побывать там. Тем более, что я получил письмо о болезни бабушки. Она уже неделю не поднималась с постели.
