– Они красивые, правда? – басовито произнес он.
И тут Эстер, которая не слышала, как я втянула в себя воздух, и не знала, что я проснулась, резко повернула голову, чтоб убедиться, что и Джекс тоже не проснулся. Пес, в общем-то, проснулся, но голова его по-прежнему лежала у меня на коленях. Я гладила ее.
– Ага, – произнесла я в ответ. Я еще толком от сна не отошла и не очень-то следила за правильностью речи.
– Тебе Эстер говорила, что я на гору Уитни[13] взбирался?
А я в ответ:
– Простите? Что вы сказали?
Ведь, вы ж понимаете, дорожный шум и все такое.
– Говорила тебе Эстер, что я на гору Уитни взбирался? – В этот раз погромче.
Эстер мне никогда ничего про Виктора не рассказывала. С чего бы? С чего бы беседовать со мной о Викторе? Я и не знала его. Он был просто парнем, которого я встречала на лестнице, когда Эстер надо было ехать на прием к врачу. Но я этого не сказала. Невежливо было бы как-то.
– Нет, не знала. Это здесь рядом?
– О, да-а, – протянул он. Орал, чтоб его слышно было, и словно давал направление словам, бросая их через свое обтянутое кожей правое плечо. – Совсем близко к тому, куда мы катим. Портал-роуд вроде милях в десяти[14] от Манзанара.
Эстер поморщилась и прикрыла рукой левое ухо, потому как Виктор в него и орал.
Эстер обычно весьма терпелива со мной, но не всегда, и уж точно на всех ей терпения не хватает. Уж поверьте мне.
Я сказала:
– Простите?
Тут типа так: я Виктора расслышала, просто мне не хотелось болтать. Хотелось спокойно смотреть на изумительные настоящие горы и не быть причиной того, что Эстер в левое ухо орали. Поэтому, пусть я и не сказала вслух: «Я вас не слышу», – я произнесла нечто, определенно дававшее понять, что мне не слышно. А это еще дальше от правды, чем я обычно позволяю себе отходить.
– Не важно, – выкрикнул Виктор. – Я тебе потом расскажу.
Так что я просто смотрела на горы, гладила Джекса и думала о том, как уже второй раз сказала что-то, возможно, не бывшее стопроцентной правдой, и что оба раза случились совсем недавно. Оба после того, как мне досталось это сердце. Это навело меня на размышления, а не говорят ли всегда правду только те люди, кто близок к смерти. Причем те, кто знает это.
Тогда было бы объяснение, отчего говорить правду – не обычная штука.
