а затем будто щёлкнуло что-то в небе, и либо это было в области затылочной и не иначе, либо со стороны стола, который за спиной Марфиной располагался, и за которым Мария находилась в момент оный, и стал я лица Марфы различной на то, предо мной которое, примерять скоро-скоро, либо же, напротив, с того лица, предо мной которое об ангелах вещало вещих и во сне являющихся, стал я будто маску за маской времён прежних наших совместных сдирать, будто искал чего-то важного, какого-то любимейшего из лиц её, но чем дольше я делал это, тем быстрее я делал это, и не заметил как от поиска отказался всякого, стягивал и рвал, отклеивал и выдирал с мясом нежности обоюдной, так, что боль не Марфе, словами своими увлечённой, передавалась, ей будто ничего, но хуже ещё себе делал и не чуял себя вовсе, а рядом уже исчезали, не смогущие никогда впредь вернуться на место лица разных Марф моих, хотя я полагал, как верно заметили вы, будто эти лица, мною с неё сдираемые, никуда с неё не денутся и ей как принадлежали, так и будут далее, и всё это лишь причуда моя мгновенная и того не более, будто сейчас всё отойдёт и на местах своих по-прежнему воцарится, будто не было ничего, но теперь я познал необратимость причуды сей: исчезали, доставляя мне даже удовольствие от гибели этой непонарошечной, все мои Марфы, одна за одной;
позволь продолжить мне называние лиц Марф этих: Марфа, увиденная тобою впервые, погружённая в думы свои отстранённые от вокруг происходящего и которую только ты будто один видел, а более никто; Марфа, встреченная второй раз, в подружковых шутках и смешках пустяшных бабочкой лёгкой порхающая, будто не было у неё никогда прежде и быть не могло погружённости никакой тяжкой, но ты знал уже: имеется таковая и манит тебя тайностью своею, тайна в том была великая, ибо твоя только, и вот лицо Марфы таинственной сброшено тобою уже взглядом твоим, действом такого рода непривычного завороженным, и с этими тайнами, которыми делились друг с другом вы, исчезло и совершенно никчёмным делалось всё сердцу дорогое, лишь тебя с Марфой единящее и никому третьему из рода человеческого неведомое; шутки посыпались под ноги с лицом Марфы родной сорванным и неуместным оказавшимся, шутки и нежности, родившиеся за долгое время, и крепшие меж вами как дети родные; и привыкшие к вам и вы к ним привыкшие, тайные знаки, коими обменивались меж собой в людей чужих присутствии, и которые делали заговорщиками вас всего мира супротив, а ныне, прибегни к ним ты, оказались бы они отвратительно неуместными; и Марфы лицо страстное, глаза коего прикрыты и лоб хмурится будто, но на деле хмурость эта радовала тебя, и удовольствие доставляла, и гордость тщеславную мужескую питала, ибо являлась тебе в миги самые что ни на есть экстазные; и Марфы плачущей лицо, среди прочих лиц её исчезло, стёрлось, распылилось, хотя и редко видел его, а теперь вон, явилось со всеми прочими наряду, сгинуть дабы тут же, и летело оно поверх первых опавших: Марфы злившейся, Марфы ревнующей, Марфы раздосадованной, Марфы стыдящейся, и предстал пред тобой облик в итоге истёршийся, на который с недоумением взирать можно было лишь;
