— Мне ничего не надо.
— Как это «не надо»? — круто обернулась к нему мать.
— Так… Я не пойду.
Марьяна замерла, ее словно оглушило взрывом. С невероятным усилием повернула голову и спросила:
— Ты не проводишь нас? Не побудешь с нами хоть… немного?
Зубарь прижал руки к груди.
— Пойми, Марьяна, — голос его звучал глухо, — я ничем тебе не помогу… Сейчас, по крайней мере. Если я пойду с тобой, это будет только во вред. Пойми… А позднее я тебя выручу. Даже пленных как-то вырывают… Может быть, документы какие-нибудь раздобуду, может…
Он говорил и говорил не останавливаясь, боясь услышать ее голос.
— Как ты будешь знать, где мы? — спросила она.
— Дознаюсь. Говорят, что поселят на Сырце. Мы там в лагерях стояли. Или в Белой Церкви, в бывшем военном городке. Я узнаю. Ты поверь, Марьяна, я не о себе думаю…
— Ах, не о себе, — хлестнула его взглядом Марьяна. — О нас…
Все, что каплями яда падало на душу в эти дни, вырвалось коротким и беспощадным приговором:
— Трус! Шкурник!
Мир раскололся надвое. Бездонная пропасть разделила их.
— Не смей! — закричал Зубарь.
— Почему ты не дал мне уехать с институтом? Почему испугался парохода? Почему, почему?
Голос у нее вдруг сорвался, и, упав на диван, она зарыдала, тело ее билось точно в ознобе. Малыш проснулся, и его пронзительный плач заполнил комнату.
— Мама, кто тебя ударил? — Левочка соскочил с кроватки, протопал босыми ножками по комнате и приник к маме.
Тогда подняла голос Ганна:
— А ну, замолчи! Ребенка напугала. Замолчи, говорю.
Судорожно всхлипнув, Марьяна затихла, с трудом поднялась, уложила сына и скорчилась на краешке его маленькой кроватки. Она продолжала плакать, но уже тихо. Боль, разрывавшая ей грудь, боль, что не смела вырваться воплем, стоном, изливалась неслышными и оттого еще более горькими слезами.
— Не думай, не рви сердце, — склонилась к ней Ганна.
— Ложитесь, мама, отдохните.
— Еще отдохну, — буркнула старуха, дунула на свечку и пошла к дивану. Она еще бормотала что-то про себя, потом затихла.
Марьяна лежала с открытыми глазами. «Не думай, не думай», — повторяла себе. От мыслей можно сойти с ума.
Сейчас с беспощадной ясностью она увидела, что все, на чем построена была ее жизнь, ее семья, рухнуло, развалилось. Она прощалась со своей любовью. Никогда уже не дрогнет ее сердце от радости, от жгучей жажды целовать теплые губы, замереть в его объятиях, слушать его голос.
Может статься, так ничего бы и не случилось, если б не эти страшные месяцы. Он прожил бы чистеньким, веселым, аккуратным в работе, исполнительным инженером. Получал бы премии, грамоты, как раньше. Может статься, она еще много, много лет не знала бы, что у человека, которому она поверила на всю жизнь, нет ничего за душой. Почему, почему она так поздно это поняла? В тяжкие госпитальные ночи, прислушиваясь к стонам раненых, она думала об их женах, и ей было стыдно. Где-то там женщин давила, корчила, пригибала к земле тревога. А теперь она завидует им.
